Альковные секреты шеф-поваров
Шрифт:
— Но ты… ты нужна мне, Кей!..
Нужна? Для чего? Скиннер не знал ответа. Можно было сказать: останься и помоги победить болезнь. Но он не чувствовал себя больным. Подумаешь, молодой мужчина, который слишком много пьет! Совсем не факт, что так будет продолжаться всю жизнь. При чем здесь болезнь? Просто в сердце пустота, неудовлетворенность…
— Нет, Дэнни, я тебе не нужна. Тебе вообще никто не нужен. Кроме этого.— Она указала на пустую бутылку.
А Скиннер даже не помнил, как выхлебал вино. Он хотел только оценить качество, один бокальчик — ароматического, экстрактивного…
Ну и как, оценил? Богатый вкус,
Болезнь…
Как же я докатился?..
Кей ушла, оставила его одного. Удерживать ее просто не было сил. Он даже не слышал, как хлопнула входная дверь, словно Кей была уже призраком.
Может, передумает и вернется? Или не вернется…
Скиннер глотал горячие слезы. Жалость к себе набежала тяжелым валом. Он съежился, как маленький обиженный ребенок. Хотелось позвать маму — не Беверли, какой она стала сейчас, а некую идеальную фигуру из прошлого, добрую и молодую, способную все понять и простить… Увы, мать его тоже покинула: ее устраивал лишь покорный и прилежный сын.
Старая упрямая корова… Ни за что не уступит.
Она была ему сейчас очень нужна!
А еще — нужно было выпить… Опасная мысль. Скиннер знал, чем она чревата. Он достаточно наслушался пьяных рассказов: предательство матери, отца, любимой. Всегда одна и та же история. Трагическая сага о потерянной любви, поломанной дружбе или утраченном богатстве, переходящая в воспаленно-грандиозные надежды на светлую жизнь — завтра, разумеется. А пока — наливай…
Днем он весел — смеется, поет.
Такие люди сами не замечают, как превращаются в говорящие стаканы, из которых, как из репродукторов, несется знакомый голос Алкоголя, поющего свою древнюю песню. Этот голос ни с чем не спутаешь: он шелестит сквозь людей, как ветер, а они лишь добавляют интонации, которые под занавес тоже уходят, и остается лишь пьяный неразборчивый шум. А люди-стаканы сидят — и никуда не стремятся, ни за что не отвечают, потому что стакану, по сути, нужно лишь одно: чтобы его постоянно наполняли.
Я стал одним из них. Я тоже превратился в стакан. Надо что-то делать, надо остановиться…
Когда мы впервые встретились, это было как волшебство: половодье чувств, иначе не скажешь… Я вдыхал аромат ее кожи, целовал глаза, губы, растворялся, как снежинка в теплом молоке.
А потом покатилось: ранние похмельные пробуждения, грязь на сердце, головная боль… Я путался в простынях, бурчал, отталкивал ее, пытаясь склеить осколки разбитого сна…
Кто же я такой? Как это называется? Пьющий человек? Как бы не так! Любитель посидеть в хорошей компании? Ага, в те дни, когда не пью один… Гребаный алкаш — вот как это называется!
Я алкаш. Трезвым практически не бываю. Либо пьян, либо мучаюсь с похмелья. А похмелье нельзя назвать трезвостью. Похмелье — это ад.
В воспаленном скиннеровом мозгу гремели счеты: он делал ревизию своей жизни, пытался вычленить путеводную цель из пестрого бурана грызущих душу тревог и вожделений. Во-первых, он не знал своего отца. Мать молчала, как обиженная рыба, и единственным постоянно мозолившим глаза фактом, в незыблемость которого он с недавнего времени свято и необоснованно поверил, была отцовская профессия: повар.
Можно ли скучать по тому, чего никогда не имел?
Да, можно. Я знаю… Помню, как отцы приходили смотреть наши футбольные игры. Большие уверенные мужики. Серьезный Росс Кингхорн подзывал маленького Дэсси,
Пытаясь разыскать отца, Скиннер на самом деле хотел получить недостающую информацию о себе. Откуда он произошел? Где его корни — генетические и культурные? Закодирован ли алкоголизм в его ДНК? Уйдет ли депрессия, когда он узнает ответы на эти вопросы?
Вот встречу папочку — в колпаке, с половником — и пойму, откуда во мне тяга к бутылке.
К черту упрямую мать! Я сам его разыщу. Я ей докажу… Я им всем докажу!
Моя старушка была официанткой. Это факт. В каком же ресторане она работала?
Озарение накатило медленно и неотвратимо, как свинцовая волна. Чувствуя холод в желудке, Скиннер посмотрел на кофейный столик, где лежала книга в глянцевой обложке. «Альковные секреты шеф-поваров» Алана де Фретэ. Он нашел нужную главу и с прыгающим сердцем начал читать.
Грегори Уильям Томлин — один из любимейших моих поваров, но это еще не все. Я не погрешу против истины, если добавлю, что Грег — мой давний и близкий друг. Впервые мы встретились в 1978 году, в знаменитой эдинбургской таверне «Архангел». Вы спросите, как получилось, что один из величайших поваров Америки, пионер калифорнийской кулинарной революции, и вдруг оказался в таком заведении, как таверна «Архангел»? Я отвечу.
Таверна «Архангел» и по сей день сохранила репутацию лучшей в Эдинбурге питейной, где вдобавок можно неплохо пообедать. В мое время шеф-поваром в ней подвизался легендарный бонвиван Сэнди Каннингам-Блайт. Старина Сэнди, будучи неравнодушен к молодым увлеченным поварам, принял на работу вашего покорного слугу, а заодно и юного американского студента, который с рюкзаком за плечами путешествовал по Европе и волею фортуны по пути на французский фестиваль панк-рока оказался в Эдинбурге без гроша за душой.
Мы с Грегом сразу поняли, что одинаково смотрим на жизнь, и сделались неразлучными друзьями. Делились всем: печалями и радостями, записями и сигаретами, галстуками и женщинами, и даже — в исключительных случаях — кулинарными рецептами.
Скиннер медленно опустил книгу на стол. Каждый удар сердца выталкивал из пор холодную испарину.
Грег Томлин. Сэнди Каннингам-Блайт. Алан де Фретэ.
Таверна «Архангел».
Дуги Винчестер сидел за компьютером со скорбной миной, которая, впрочем, сменилась на равнодушную, как только в дверях показался Скиннер. Случалось, Винчестер запирался в своей каморке и не отвечал на стук, а потом с покрасневшим носом оправдывался, что был занят срочными делами. Его должность называлась «Специалист по особым проектам», хотя никакими особыми проектами отдел не занимался. Для него одного, в лучших бюрократических традициях, придумали пост, чтобы не платить неустойку за прерванный пятилетний контракт, который он умудрился заключить с департаментом сан-эпидемконтроля. До истечения контракта оставалось восемнадцать месяцев, а потом Дуги робко надеялся заключить контракт с другим департаментом и продолжить паразитическое существование вне времени и реальной работы.