Алла Пугачева: По ступеням славы
Шрифт:
Вспоминает Д. Иванов: «Мне было так забавно видеть, как она слушает нас, открыв рот. Трифонов же просто за ней ухаживал. Он бывал у неё дома, познакомился с родителями. Правда, Алла не отвечала ему взаимностью. Но и он любил её, наверно, не столько как женщину, а как какое-то своё творение. Он даже немного учил её петь. Говорил, например: „Вот здесь не надо обертонов, пой «белым звуком“…
У нас с Трифоновым был своеобразный бзик: уберечь будущую звезду от случайных связей. Например, композитор мог предложить песню через постель. Мы с Володей за Алкой слегка подслеживали: туда ли пошла, с тем ли человеком общалась. Короче, пасли. Например, Алла говорила: «Я встречаюсь с Вадимом Гамалией. Он хочет показать мне новую
Следующяя песня, с которой связана очередная громкая история в жизни Аллы Пугачёвой, называлась «Великаны». Песня входила в репертуар тогдашней звезды советской эстрады ленинградского певца Эдуарда Хиля. Но поскольку её автором был приятель Иванова и Трифонова, то они уговорили его дать спеть своё творение и Пугачёвой. За бутылку водки договорились со звукорежиссёром и ночью записали песню. Причём один куплет пел Хиль, другой — Алла. Но этот вариант песни продержался недолго. Когда её в таком виде услышал по радио Хиль, его возмущению не было предела. «Да как вы смеете! — бушевал он. — Меня, популярного исполнителя, ставить на одну доску с какой-то безвестной девчонкой!» Говорят, когда про это рассказали Пугачёвой, она расплакалась. А потом, вытерев слезы, сказала: «Ну, ничего, я ему ещё докажу. Я буду популярнее его!..» Вряд ли те, кто слышал тогда эти слова, в них поверили. А ведь они сбудутся. Только до этого момента ещё добрых десять лет.
Ещё один подобный скандал произошёл летом 66-го, когда режиссёр «Доброго утра» Лев Штейнрайх включил Пугачёву в состав участников концерта-»солянки», проходившего в саду «Эрмитаж». Пугачёва оказалась практически единственной малоизвестной артисткой в этом концерте, что жутко не понравилось некоторым участникам-мэтрам. Как вспоминает Д. Иванов: «Какой же жуткий скандал разразился, когда об этом узнали корифеи… Ладно уж, не стану называть имён тех, кто заходился в истерике, требуя вышвырнуть за ограду эту… как её… Пугачёву. Сама она стояла в двух шагах от эпицентра этого позорнейшего урагана с лицом, выражавшим не то „сейчас пойду и повешусь“, не то „а пошли вы все…“, короче, концерт был под угрозой срыва.
— Ребята, я не могу! — сказал нам белый как мел Лева Штейнрайх. — Мне самому она нравится. Но гляньте на них. Они же меня сожрут заживо!
— А мы? — спросили мы.
Лева побледнел ещё больше, хотя уже, казалось, некуда, и крикнул страшным фальцетом:
— Пугачёва будет в программе!
Корифеи испуганно отошли в кусты.
А потом на сцену вышла Пугачёва… В те времена не было никаких цветных дымов, лазерных лучей и сбесившегося полуголого балета. Глуховатый рояль и одиноко торчавший микрофон — вот и все дела. И печальная девочка, никак не одетая, никак не выглядевшая… Ладно бы ещё она вышла со своим популярным «Роботом», так нет же! Она решилась исполнить песню Бориса Савельева на стихи Инны Кашежевой «Я иду из кино»…
Я знал эту песню, совсем не годящуюся для людей, пришедших развлечься воскресным вечерком. В ней говорилось о девочке, увидевшей в старой хронике отца, погибшего на войне. С первых же слов зал удивлённо притих. Я ни звука не услышал из зала и тогда, когда песня закончилась. А потом был настоящий обвал. Пугачёву не хотели отпускать, требовали песню на «бис», требовали «Робота»…»
Благодаря своим приятелям с радио Пугачёва стала вхожа Театр на Таганке. Там она пересмотрела чуть ли не весь репертуар, а также была введена в тамошнюю тусовку. Она общалась с Владимиром Высоцким, Борисом Хмельницким и другими ведущими артистами театра, которые относились к ней как к товарищу. Был момент, когда Высоцкий пристроил её в один из спектаклей — Пугачёва сыграла крохотную роль в массовке, продефилировав
Вообще постоянного парня у Пугачёвой в те годы ещё не было. Хотя нравилась она многим и в училище, как мы помним, она «романила» направо и налево. Но все эти увлечения быстро заканчивались. Один из её тогдашних кавалеров — некто Александр Николаев — был так сильно влюблён в рыжеволосую певицу, что посвящал ей свои стихи. Кстати, много лет спустя, разбирая свой архив, Пугачёва обнаружит эти вирши и на одно из них даже напишет песню, которая станет шлягером, — «Я тебя поцеловала».
Одно время за Пугачёвой ухаживал даже космонавт Герман Соловьёв, с которым она познакомилась во время своей первой гастрольной поездки с радиостанцией «Юность» в Тюмень. Когда они вернулись в Москву, космонавт стал приглашать Пугачёву на различные мероприятия, даже познакомился с её родителями. Но дальше обычных ухаживаний дело у них так и не пошло, хотя мама Аллы просто спала и видела, чтобы её дочь вышла замуж за человека такой романтической профессии, как космонавт. «Ведь не эстрадник какой-то», — часто приговаривала Зинаида Архиповна. Но на дочь эти причитания никакого впечатления не произвели. В итоге это увлечение Пугачёвой быстро закончилось.
Как поведает много лет спустя сама певица, она и женщиной станет не благодаря постоянной связи, а исключительно по воле случая. Это случилось 2 марта 1967 года. Вот как описывает происшедшее человек, который лично слышал этот рассказ от Пугачёвой — А. Сумин: «В тот день молоденькая девушка Алла вышла на улицу и поняла — ЭТО должно случиться сегодня. И решила, что, как в сказке, это будет первый, кто заговорит с ней и постарается познакомиться. Этим человеком оказался художник старше её, который заговорил с девушкой на платформе метро. В его мастерской, где-то в районе Кузьминок, все и случилось…».
В начале апреля Пугачёва отправилась на гастроли в Тюмень в составе концертной бригады радиостанции «Юность». В эту бригаду вошли как уже признанные эстрадники, вроде Яна Френкеля, Александры Пахмутовой, Николая Добронравова, так и молодёжь: поэт Диомид Костюрин, журналисты Максим Кусургашев и Борис Вахнюк. Последний вспоминает: «Дождавшись очереди, Алла вышла на сцену — тоненькая, хрупкая, в строгом платьице, вместо рыжей копны — аккуратно подстриженный каштановый колокольчик. Села к роялю, произнесла сбивчиво в микрофон стихи, самолично написанные к случаю, и ударила по клавишам.
Пела не залитованное и рекомендованное реперткомом. Пела про то, что «прилепился к окошку лист, это значит, что всю ночь под осенний свист дождик плачет». Про некую цветочницу, которая, наплевав на расположение короля, сбежала от него ночью с… шутом. И собственную песню спела — трагическую, под обожаемую Пиаф: «Брошенный в кресло клетчатый плед и запах дыма твоих сигарет, и этот вальс, наш единственный вальс!..»
Зал бушевал… За кулисами… Юрий Георгиевич Эрвье. Геолог, доктор наук, первооткрыватель тюменских богатств, Герой Труда, лауреат и прочая, прочая. Он успел полюбить юную певицу. Она даже получала неслыханные по тем временам гонорары: за концерт на деревенском рыбзаводе — огромную селёдочную банку паюсной икры…».
В Тюмени, под Салехардом, Пугачёва справила своё 18-летие. Случилось это спонтанно. Они всей концертной бригадой возвращались в своё общежитие после концерта, как вдруг Пугачёва возьми да и признайся: «А у меня сегодня день рождения». Что тут началось! Кто-то сбегал за шампанским, но бокалов под рукой не оказалось. Тогда именинница достала из-за пазухи… свои концертные туфли и пить принялись прямо из них. Потом продолжили веселье в общежитии. Однако затем кто-то из артистов их урезонил: дескать, люди спят, давайте потише. Но тут к ним в комнату ввалились сами работяги, что жили за стенкой, и присоединились к их пирушке.