Аллилуйя женщине-цветку
Шрифт:
В том году я решил стать благочестивым. Призвание это било из меня, как вода из родника. Однажды ноябрьским днем я растворил двери маленькой семинарии-колледжа Сен-Марсьяль, основанного братством Святого Духа, и попросил провести меня к отцу Джеймсу Маллигену. Мне сказали, чтобы я подождал в приемной, потому что тот еще не кончил вести урок. Этот ирландский миссионер пользовался в городе репутацией человека мудрого и ученого. Он преподавал философию еще в одном колледже на улице Миракль. Встретил он меня ласково и сразу повел в свою комнату. Там пахло лавандой и свежим постельным бельем. Все стены были уставлены книгами. Стопки их также высились на столике
Усаженный на стул, я тотчас стал излагать причины моего визита. Я долго объяснял, почему я решил прийти в монашеское братство, а не в обыкновенное училище, готовящее приходских священников. Я чувствую, говорил я, призвание всю мою жизнь вставать в два часа утра, поднимаясь из заранее заготовленного гроба вместо постели, и не произносить больше трех слов в неделю. Идеал для меня — орден траппистов, лествичников, но траппистского монастыря нет в стране. Если весь мир — юдоль плача и слез, то Гаити — самое увлажненное слезами место. Рожденный гаитянином, я вижу в святости образа жизни единственный способ привлечь внимание Христа к этой земле, лишенной ласки и утешения.
Больше часа я развивал свои идеи, жестикулируя и не закрывая рта. Отец Маллиген сказал, что нет ничего лучшего, как ответить на призыв собственной души. Он согласен со мной: родиться на Гаити — несчастье. Он понимает, почему я готов к величайшим страданиям и самоотречению, и добавил, что мятежное пламя, пожирающее меня, не испепелило во мне детскую чистоту. Мое лицо, как ему кажется, очень не похоже на банальные физиономии молодых людей, которым он преподает философию. К счастью, он не предугадывает во мне ни будущего торговца импортными товарами, ни будущего сенатора или государственного секретаря. Мое призвание, проявленное в мятежной форме, — вступить на великую стезю, ведущую к сану служителя Господа. Сам Бог определил меня для своих замыслов в этой жестокой и беспросветной стране. Когда он говорил все это, морщинки в уголках его ирландских глаз лучились радостью.
— Идите, сын мой, навстречу таинству и силе вашего внутреннего призвания. Но не спешите. Благочестие — это растущее дерево, перед которым — вечность Создателя. Остерегайтесь нетерпения, ибо оно — стрела, пущенная из лука сатаны.
Затем он расспросил меня о моих родителях, об обстановке моего житья в Порто-Пренсе.
В семье я был старшим из семи детей. Отец умер рано, с тех пор прошло уже немало лет, и мы тогда остались буквально без гроша. Перепробовав дюжину всяческих профессий, мать в конце концов стала зарабатывать шитьем. С утра до ночи она крутила зингеровскую машинку, чтобы обеспечить наш кров, еду, одежду, школу.
В нашем доме, в квартале Бычья Голова, было две комнаты и не было ни электричества, ни водопровода. Отхожее место во дворе представляло собой будку с плохо пригнанными досками, так что все было видно насквозь. Когда оно переполнялось нечистотами, звали золотарей, которые работали лопатами и погружались в выгребную яму по пояс. Все ямы очищались ими одновременно, за ночь, и вся Бычья Голова глядела на рассвете, как уезжает грузовик, доверху наполненный зловонным грузом. Детишки представляли себе золотарей в виде чудовищ с крыльями грифов и мордами шакалов. Когда же обнаруживалось, что золотари — просто люди, в них бросали камни, пустые бутылки и отпускали всякие словечки.
Меня собирались отдать учить на закройщика или сапожника, но мать воспротивилась. Она хотела, чтобы я кончил школу и поступил на медицинский факультет. Она мечтала увидеть меня в халате врача в больнице какого-нибудь богатого квартала Порто-Пренса. Мечта ее была настолько сильна, что, как она говорила, когда зингеровская машинка уже совершенно превратится в металлолом, она пойдет продавать сама себя торговцам, снующим
Я так доверился отцу Маллигену, что даже рассказал ему, как в мертвые сезоны, когда шитье матери никому не требовалось, она пополняла семейный бюджет, гадая на картах каменщикам, жестянщикам, домашней прислуге, котельщикам, проституткам, ворам и другим обитателям Бычьей Головы, которые целый день чередой тянулись к ней. Она также гадала по руке, разглядывая ладони, чаще всего ненатруженные ввиду безработицы. А еще она умела совершенно преображаться, притворяясь одержимой духом вуду. Она вытягивала лицо, делала его черты жесткими и измененным голосом вещала советы и рекомендации клиентам, которые слушали ее, охваченные благоговейным страхом. А как только они уходили, мать звонко смеялась вместе с нами, но печальные глаза ее всегда застилались слезами.
Раз в год она усаживала всю свою ребятню на грузовичок, раскрашенный яркими красками, и мы ехали в сторону Круа-де-Бука. Там, где дорога делится на две, мы высаживались и шли пешком с добрый десяток километров на ферму Дорелии Дантор. У этой знаменитой мамбо, колдуньи, мы проводили два-три дня, и каждый из нас поочередно подвергался «волшебному омовению»: в воду загодя клали листья апельсинового дерева и цветки жасмина, добавляли миндального молока и тертого миндаля и немножко вина. Дорелия купала нас также в настое из чеснока, лука, чебреца и листьев дерева какао с добавкой маниоковой муки, подсоленного кофе и тростниковой водки. Она заставляла нас проглатывать снадобья и отвары, изготовленные из разных ароматических растений, или же протягивала каждому большой стакан с пальмовым маслом, которое предварительно кипятила вместе со стружками хозяйственного мыла!
Чтобы сделать нашу кровь еще более горькой и отвратить от нее злых духов, она приказала нам однажды съесть тараканов, зажаренных на касторке и приправленных чесноком и мускатным орехом. Такое лечение должно было заставить всякую невзгоду, всякий дурной глаз или неприродную, какую-нибудь напрасно нажитую болезнь заранее отпрянуть от нас с быстротой кролика.
Иногда приходили двое мужчин, хватали кого-нибудь из нас за ноги и несколько секунд раскачивали вниз головой над ритуальным костром. Одновременно под бой барабанов и пение прислужниц колдуньи все присутствовавшие выкрикивали имена Геде-Нибо, генерала Большого Леса, капитана Малулу, хозяина кладбищ Бумбы. Все эти боги были нам знакомы так же хорошо, как муравьи и крысы нашего дома в Бычьей Голове. Церемония в их честь длилась всю ночь. Верховодила Дорелия, одетая во все красное, с жестяной треуголкой или китайской шляпой на голове, с ватой в ушах и ноздрях. Однажды вечером она сорвала с себя все свои наряды и дала лизнуть голое тело языкам пламени. После этого мистического соития на ее гладкой коже не было ни малейшего ожога.
Вот эта последняя деталь из моих признаний побудила отца Маллигена спросить меня насчет моего сексуального опыта. Вкусил ли я уже грех плоти? Я рассказал ему все, что знал. Я жил в среде, где люди не стыдятся своих интимных частей тела и пользуются ими наилучшим образом, то есть и говорят обо всем этом и соответственно поступают с чувством полной свободы. Мальчики и девочки гордятся своими пипочками, когда узнают, что эти вещи служат источником блага для их уравновешенности и здоровья. Каждый очень рано постигает значение месячных у девушек, округлости их ягодиц и грудей, линии поясницы и бедер; у юношей — значение детородного органа и его принадлежностей, эрекции, оргазма и спермы. Такое открытие совершенно не вызывает чувства какой-то виновности, а наоборот, вселяет радостную уверенность в себе представителям обоих полов. Вхождение в мир плотских отношений совершается самым естественным образом, при случайных встречах и после предварительных ласканий в сумеречных закоулках квартала.