Алло, милиция? Часть 3

Матвиенко Анатолий Евгеньевич

— Ну ладно, либерал, не выгнал Дашкевича. Зачем на своё место тянул?

— Мог попросить кто-то из начальства. Дашкевич — он такой, всё правильно скажет, правильно напишет. Лизнёт где надо. До органов — бывший освобождённый комсомольский работник.

— Что же… Откровенность за откровенность. Я влепил Чергинцу, что в действиях Дашкевича содержится состав преступления, предусмотренного ст. 172 УК, — несколько преувеличил Егор. — Затем слил информацию Сазонову. Вы же знаете парадокс советской физики: у нас скорость стука превышает скорость звука. По итогам нового чемпионата подполковник не попал на полковничью должность. Пичалька. Но уж у вас такой зам будет… Сочувствую. А что именно вас из районных боссов крепко

порекомендовали, с первого раза догадайтесь, чей звонок был и откуда. Тем более, я только что подсказку кинул.

Папаныч выбил пальцами-сосисками барабанную дробь по столешнице.

— Да. Стукачество — штука мерзкая, но порой полезная. Получу звезду на погон — проставлюсь… И это, Егор. Переходи в город. Я как обживусь в управлении, тоже похлопочу. Нам нужен такой — «следователь уголовного розыска». А Володю Карпова не обижай. Он в моё кресло садится. Не стреляй в него без нужды.

С уходом Папаныча из Первомайки случилось чудо, словно экс-боксёр мешал нормальной работе коллектива. За две последующие недели опера вместе с Евстигнеевым перебрали дела о нераскрытых преступлениях текущего и прошедшего года, включая приостановленные производством и укрытые от статистики липовыми постановлениями об отказе в возбуждении. Отобрали наиболее перспективные, связали с аналогичными эпизодами у советских, партизанских и Минского района. В итоге несколько глухарей вдруг оказались птицами в клетке, а работа с ними могла помочь раскрыть ещё несколько эпизодов, причём — реально, а не через купленные за папиросы признания. Удавалось и обычными методами, если на месте происшествия находились какие-то зацепки — у сыщиков голова варила нормально, если не забивать её проблемами бумагомарания.

Лёха как-то показал «священные» залежи, частью доставшиеся от предшественника, частью уже собственный хенд-мейд. Если следователь через два месяца после возбуждения уголовного дела вправе его приостановить, раз выполнены необходимые действия, то опер такой халявы не получил. В оперативные папки о преступлениях прошлого, позапрошлого, поза-поза- и так далее года он обязан складывать совсекретные бумажки: источник сообщает, что на сходке с участием криминальных авторитетов района зловредная кража детского велосипеда, совершённая в 1978 году, не обсуждалась; получить иные сведения, имеющие значение для дела, не представилось возможным. Даже если не вызывать «источник» на беседу, а этот «источник» надо как-то стимулировать, наливать, угощать сигаретами, тратить на него время, и обойтись собственными фантазиями при написании рапорта, на реальную работу останется смехотворно мало времени. Пополнения бумажками ждёт каждая папка!

Вильнёв, под Новый год намекнувший Сахарцу, что стрёмный новичок вроде обтесался, и ему можно поручить хоть одно-два дела с известными людьми, а не сплошь глухари, был послан. Первомайского отделение не знало в своей короткой истории подобного «следователя уголовного розыска», поэтому начальник неизменно изымал у Егора дела, как только там обнаруживался реальный подозреваемый.

Тот не обижался. Протоколы допросов, создающие видимость глубины расследования, но пустые как вылизанная студентами банка из-под тушёнки, он подшивал в бесперспективные дела исправно. Небезнадёжные преступления пытался раскрыть. За счёт этого успел выторговать себе сравнительно вольный режим работы: к 9–00 являлся в райотдел как штык, ну а далее уезжал «на задание», которое давал себе сам. Работал по вечерам, а то и в начале ночи, зато выкраивал время на переустройство «Счастья» и завершение махинаций в «Верасе».

Очень сложно прошёл разговор с Кабушкиной, когда она вытащила всю оборотку, оставшуюся от Бекетова и, напрягая мужа, доставила чемодан в Сельхозпосёлок. Оставшись наедине, сказала:

— Чем ты гарантируешь, что Бекетов никогда не вернётся? И никто не предъявит

нам за эти деньги?

На дощатом полу «танцевального зала», где в ноябре кружились с Элеонорой под пение Джо Дассена, лежало одеяло, на нём — стопки двадцатипяти-, пятидесяти- и сторублёвых купюр.

Соучастники взирали на богатство, сидя за обеденным столом, перед остывшими стаканами с чаем, им было не до чая.

— Фотографию Бекетова с простреленной головой предъявить не могу. Но видел более чем достаточно, чтоб поклясться: нас он не потревожит. Риск, что наедет кто-то из его кредиторов, если такие и были… Не знаю. В январе год с исчезновения. Пошлю без хлеба. Вот только у него сын остался.

— Я даю его бабушке триста рублей ежемесячно, — удивила Валентина. — Могу больше, но — подозрительно покажется.

Вот она цена слухам, что евреи — жадные и гребут исключительно под себя. Хотя… Вдруг она просто боится предъявы, если покойник воскреснет: где же ты была, Валечка, когда мой сын и моя мама пухли от голода?

— А дальше?

— Что — дальше? — не поняла торговка. — Те же триста. Две зарплаты инженера, прожить можно. Вырастет, что-то ещё подкинем. Бог всё видит. Обокрасть сироту — грех.

— Вы говорили, на первоначальные расходы в «Счастье» нужно около двадцати тысяч… Не считая того, что надо отдать водителю фуры в качестве частичной оплаты партии.

— Я их отделила. Эти — чистые. Наши с вами. Не смогла все поменять на крупные. И то пришлось знакомой в сберкассе дать сто рублей.

— Валентина, я возьму четвертными. Не понятно? Слышали же, что по телевизору вещают: укреплять дисциплину, бороться с нетрудовыми доходами… Есть у Отечества в запасе один весёлый способ. Взять, например, и объявить обмен пятидесяток с сотками на купюры нового образца. Наличные на руках у населения обменивать только при доказательстве, что нажиты честным непосильным трудом. Простой инженер за год сколько отложит с зарплаты? Ну… сотку. С вашим окладом — не больше. Из остальных можно разжечь очень необычный костёр.

Кабушкина, вроде привыкшая к неожиданным поворотам молодого подельника, аж рот открыла от удивления и ужаса.

— Как костёр? Когда?!

— Не при Андропове, успокойтесь. Но он долго не протянет. Валентина, у вас есть родственники и знакомые, промышляющие золотом?

— Возможно…

— Тогда прошу об одолжении и рекомендую последовать моему примеру, — Егор отделил восемь пачек сиреневых бумажек. — Двадцать тысяч. Нам с Элей на свадьбу и так, на жизнь. Остальное имеет смысл обратить в золото. Лом 583 пробы, зубной лом, самородный песок. Что угодно золотое, но только не ювелирные изделия — они дорогие.

— Ты не перестаёшь меня удивлять. Зачем столько золота?

— Чтоб не потерять рубли, а криптовалюта ещё не изобретена. Инфляцию никто не отменял. А финт с крупными купюрами — только один из возможных.

Кабушкина покачала головой. Слово «криптовалюта» ей ничего не сказало. А вот слово «костёр» звучало убедительно.

— Странный путь. Золото, конечно, дорожает, но… Почему не доллары?

— Валентина! Кто из нас нархоз заканчивал, вы или я? Похоже, что я, потому что знаю: золото не дорожает и не дешевеет, оно мерило. Скажем, сейчас новую жигулёвскую «пятёрку» с переплатой за открытку, несложно купить, скажем, за два килограмма золотого лома.

— Не совсем так, но пусть, — согласилась женщина.

— И через десять лет за цену двух килограмм купите машину, другую, «пятёрки» устареют. Доллар за это время похудеет к золоту в полтора-два раза. Рубль вообще рухнет. А вы выкопаете из-под яблоньки пакетик и всегда будете при своих. Поедете в Израиль и обменяете на шекели.

Кабушкина сложила деньги обратно в чемодан.

— Предпочту, чтоб моя доля хранилась в разном. Золото куплю. Но не за день-неделю. Количество большое. Егор! Ты лично убил Бекетова?