Альманах «Истоки». Выпуск 14
Шрифт:
Вот тогда то, на могиле своей старухи, старик поклялся если не восстановить церковь, то хотя бы построить часовенку. С этого дня все заработанные деньги он стал откладывать на строительство, а ещё через полгода сходил в дальнюю деревню, где уже более ста лет стояла каменная часовня святого великомученика Пантелеймона, осмотрел её, как смог нарисовал, и решил строить такую же, но только из дерева. Вернувшись в деревню, старик присмотрел место и начал рыть яму под фундамент, а к сентябрю над часовней уже возвышался крест и началась её внутренняя
Каково было удивление старика, когда местные старухи стали приносить ему чудом сохранившуюся церковную утварь и старинные иконы, особенно его поразила икона святителя Николая. Со слов дарительницы бабки Пелагеи икона была написана неизвестным художником в конце 18 века и чудесным образом избежала уничтожения в сатанинскую годину. С этих пор часовенка стала называться в честь Николы Угодника, первого после Божией Матери небесного заступника. Вскоре часовню освятили и жители деревни, дачного посёлка и окрестных сёл стали молиться святителю Николаю.
За хлопотами о часовне незаметно для старика пришла зима, потом наступили Рождественские праздники. В эти дни старик вдруг встревожился, стал по ночам чаще приходить к часовне, осматривать её и, ничего не обнаружив, уходил домой. Накануне крещенского сочельника он лёг пораньше, задремал, и тут какая – то сила выбросила его из постели. Он быстро оделся и вместе с Диком, пошёл к часовне. Не успели они отойти от дома ста метров, как Дик заволновался и стремительно бросился к часовне. Старик тоже заторопился, но глубокий снег мешал ему, и он пошёл прежним размеренным шагом, но неожиданно глубокую ночную тишину разорвали два выстрела. Сердце у старика на мгновение остановилось и тут же тревожно забилось вновь – «Беда, ой беда», – бормотал он.
Старик сидел на снегу и горько плакал. Плакал навзрыд, как малое дитя, потерявшее мамку. Его верный, неразлучный друг лежал на обледеневшей обочине дороги с окровавленной грудью. Кровь тёмными сгустками сочилась из открытой раны и медленно стекала на белый снег. Старик подтянул ноги и встал на колени, потом взял голову Дика бережно приподнял её и попытался заглянуть ему в глаза. Тяжёлая, безысходная тоска железным обручем сдавила его сердце, он застонал от бессильной ярости на несправедливую судьбу и людскую злобу.
Тем временем на звуки выстрелов подошло несколько старух и два полупьяных мужика из дачного посёлка.
– Ишь, как по собаке рыдает, по своей Марфе так не убивался, – прошипела одна из старух и смачно плюнула на снег.
Вдруг ночную мглу прорезал истошный крик:
– Икону украли, Николу заступника унесли, вороги.
Все, кто был рядом, бросились к часовне, посмотрели и вернулись к старику.
– Дика, Дикуличка, – ласково шептал старик и нежно поглаживал большую голову собаки. – Господи, сколько мы с тобой пережили радости и невзгод, и вот теперь ты оставляешь меня одного в этом мире несправедливости и злобы.
Старик ещё ниже склонился над головой своего друга и тут
– Дикуля, ты жив, – оторопев от радости, завопил старик, – господи, чичас я тебя перевяжу, и мы пойдём домой.
Старик суетливо обшарил свои карманы и, не найдя ничего, скинул с себя телогрейку, снял рубаху и разорвав её на части, перевязал широкую грудь овчарки. К счастью, пуля пробила правую сторону груди, прошила насквозь часть тела и вышла на спине в области лопатки.
– Чего рты раззявили, пьянь подзаборная, – закричала соседка Анна, – не видите, што ль, сани нужны. Пёс-то, што хороший боров, весу в нём не мене центера будет.
Мужички тут же исчезли и через несколько минут приволокли небольшие санки, какими пользуются селяне для перевозки сена с ближайших укосов.
Привезя Дика домой и уложив его в свою постель, старик нашёл несколько ампул пенициллина, набрал два кубика и ввёл его в холку собаки. Затем вышел в сени, отыскал пучок подорожника, и разжевав его, приложил жидкую массу к ране.
– Всё, Дика, спи, а я тут посижу, присмотрю за тобой, спи, мой хороший, рана твоя затянется, и мы будем снова бегать и ловить зайцев.
На слова хозяина Дик приподнял голову и облизал низко склонённое лицо старика.
– Ну, будя, лежи не шевелись, вредно энто тебе, вот выздоровеешь, тогда и нацелуемся, – с этими словами старик поднялся и ушёл на кухню. Он подбросил дрова в печку, достал мясо и, бросив его в кастрюлю, поставил вариться. Затем он снова сел у изголовья своего друга. Помолчал, почесал его за ухом и улыбнулся своим воспоминаниям:
– Дикуля, ты помнишь мальчонку, который тонул в проруби? – заговорил он. – Помнишь, как ты бросился в прорубь? Если бы не ты, он наверняка утонул бы. Тебе тогда был всего год, но ты уже понимал своё предназначение.
Дик поднял голову и в знак того, что он всё помнит, лизнул старику руку. Помнил он и то, как однажды старик серьёзно занемог, всё его тело горело, руки и ноги настолько ослабли, что он не смог даже встать с постели. Поняв, что хозяину очень плохо Дик выскочил на улицу и помчался к бабке Нюре. Он перемахнул соседский забор и, подлетев к окну, басовито залаял. Бабка Нюра вышла во двор и, посмотрев на собаку, поняла – что-то случилось. Больше недели она настоями из трав отпаивала старика пока, наконец, он не смог встать и заняться хозяйством.
– А помнишь, Дика, – продолжая улыбаться, спросил старик, – тот случай, когда я производил опыты на предмет понимания тобой человеческой речи?
Тебе тогда исполнилось два годика, а уж умён ты был не по годам. Вот я и решил подшутить над молодью. Помнишь, мы тогда охраняли дом московского богача?
Собрались у них тогда друзья евоного сынка, всё молодь неоперившаяся, а с гонором, с самомнением. Помнишь, речь у них зашла о том, что животные не могут понимать человеческую речь так, как понимаем её мы.