Но тут в судьбу Серафимы вмешались родители отца, бабушка Марина и дедушка Антон. Однажды приехав в гости, они, увидев свою внучку, ужаснулись – перед ними предстала измождённая, изнурённая болезнью, впавшая в беспросветную тоску, одинокая девочка, терзаемая виной за то, что не оправдала связанных с ней надежд.
Будучи по профессии педиатром, бабушка Марина без лишних слов, поняла весь трагизм положения, в котором оказалась внучка, и увезла её к себе, в Тулу. Уже через два дня Серафима оказалась в местной лечебнице, где в течении месяца прошла курс физиотерапии и фармакологии, после чего рука практически перестала болеть, но до возвращения в школу было ещё далеко.
Как-то, глядя на грустное лицо внучки, бабушка Марина рассказала историю одного из самых знаменитых скрипачей ХХ века Иегуди Менухина в тридцать лет настигла та же проблема, но он усилием воли, страстным желанием вернуться к игре на скрипке, преодолел свою хворь и вернулся на сцену. Этот незамысловатый рассказ о великом артисте, о котором она слышала со школьной скамьи, воодушевил Серафиму, и она сказала себе – если Менухин смог вернуться, значит, и я смогу. Так начался изнурительный курс реабилитации,
что позволило через некоторое время вернуть левой руке почти прежнюю беглость.
Наконец, настал момент, когда врачи дали Серафиме разрешение вернуться к скрипке. Первое прикосновение отдалось дикими болями, сердце сжалось от испуга, что ей не суждено больше играть. Но тут же после некоторого раздумья, Серафима решила изменить положение рук и позы, и тут же почувствовала значительное облегчение, что позволило ей приступить к занятиям в выпускном классе. Однако она слишком рано поверила в своё излечение и за три недели до государственных экзаменов у неё отказала рука во второй раз. Снова курс физиотерапии и симптомы удалось снять и выйти на выпускные экзамены и на вступительные экзамены в Академию искусств.
Будучи студенткой, Серафима постоянно искала такие позы и такое расположение пальцев на грифе скрипки, которые бы позволяли безболезненно играть более двух часов. Она пришла к выводу, что в позе скрипача важна не только общая картина, но и детали, однако руководствоваться при этом необходимо целесообразностью, то есть не допускать зажимов, добиваться максимальной естественности, удобства и легкости.
Через год Серафима освоила самый сложный репертуар, А исполнение на конкурсе имени Чайковского, а затем на заключительном концерте в Большом зале Консерватории одного из самых сложных произведений скрипичного репертуара – концерта Бартока, стало её победой над болезнью, исполнением её заветной мечты и открыло дорогу в музыкальный мир России.
Этой победой Серафима доказала, что для неё нет такой силы, которая бы помешала ей заниматься любимым делом и побеждать!
Высоковск, 2017.
Поэзия
Андрей Ивонин
Импрессионисты
Май. Цветение сирени.Пахнет свежестью земля.Небо, солнце, свет и тени,маки, крыши, тополя.Ранним утром на пленэре,взяв этюдник и мольберт,в Буживале и в Аньереили в Эксе, например,за фиксацией мгновений,чтобы только бы успетьворох новых впечатленийна холсте запечатлеть.Ощутить их в полной мерепоспешим скорей сюда!Здесь, друзья, в Ла Гренуйереплещет золотом вода.Здесь, как музы на Парнасе,женщины – лови момент!У мамаши Клэр в запасеесть кальвадос и абсент.Ярче день, и небо ближе.Аржантёй и Пти-Женвиль.Ведь отсюда до Парижалишь каких-то восемь миль.Полчаса всего лишь тряски.Рельсы, шпалы, поезда.Только кисти, только краски.Только солнце и вода.Облака глядятся в окна.Мутной Сены берега.Ещё влажные полотнаРенуара и Дега.
Встреча
Дождинки мелкие секутлицо и плечи.Три тысячи шестьсот секунддо нашей встречи.До мига, стоить что готовиных столетий.До разговора не из слов —из междометий.До звона выпавших ключейна мокрых плитах.До сердцу милых мелочей,давно забытых.До бестолковой суетыу касс вокзала.До бесконечного: “А ты?” —“А ты сказала?”До нас, скрывающих испуги боль в уловкахнетерпеливых этих руки губ неловких.И пусть надсаженный гудокхрипит протяжно,ведь всё, что в жизни было до, —уже не важно.Дома мелькают, проводаповисли косо.Бегут по рельсам поезда,стучат колеса.Составы скорые идутдождям переча.Три тысячи шестьсот секунддо нашей встречи.
Ты
Ты – ткань
огня и сумрака стена,тугих небес натянутые нити,бездонная ночная пеленаи солнце воспалённое в зените;доверчивость ресниц и кротость век,прохлада простынейи сна прикосновенье,гуденье пчёл в садах, и первый снег,и вёсен бесшабашное цветенье;листвы переплетённой кружеванад головой,рассветы и закаты;дремотных трав упругих тетиваи грома отдалённого раскаты;озноб и грохот проливных дождейпо мостовым, и радуг коромыслав круговороте безмятежных дней,исполненных гармонии и смысла.Ты – кораблей бумажных парусав ручьях звенящих,Фонарей мерцанье,и утренних трамваев голоса,и площадей застывшее молчанье.Ты – даль иной неведомой земли,плоды её, наполненные соком.Ты – облако, плывущее вдалив прозрачном небе, чистом и высоком.Ты – небо,в брызгах солнца столько летхранящее тепло и гомон птичий.Ты – стая птиц, летящая на свет.Ты – жизнь сама.Не счесть твоих обличий…
Тучи
Так июльское щедрое солнце куражилось вволю,что казалось, господство его ещё долго продлится.На горячий и пыльный державной Москвы Капитолийтриумфатором август въезжал в золотой колеснице.Опрокинулись дни под ногами возниц неумелых.Осень ржавит листву, да и то это только начало.Сотни туч вороных, и гнедых, и каурых, и серыхпонеслись над землёй табуном лошадей одичалых.Разбежались по небу. Ни богу, ни чёрту, ни ветруни за что не догнать – ни ответа от них, ни привета.Осень гончих собак собирает в погоню, но тщетно —их в уютное стойло уже не загонишь до лета.Над полями бегут, развевают косматые гривы.По раскисшим дорогам стучат ретивые копыта.Это дождь барабанит мне на ухо без перерыва:ничего не забыто, прости, ничего не забыто.
«Никто и ни в чём не виноват…»
Никто и ни в чём не виноват.Как Джотто и Пикассо —мы в разных системах координат,шкалах глубин и высот,где условные Кеплер и Птолемейнеравный ведут отсчёт.Где линия жизни моя твоейни разу не пересечёт.
«Сочащиеся сумерки из пор…»
Сочащиеся сумерки из порпустынных улиц. Фонари и тебессильны в этой схватке. Старый дворпочти неузнаваем в темноте,заполнившей вселенную на треть,где кольца дыма и вина глоток —как средство впасть в анабиоз, и лишьсощурен глаз, пытаясь рассмотретьнад головой нависший потолок,фактуру стен и очертанье крышна фоне прохудившихся небес,торгующих дождём из-под полы.И, шлёпая по лужам, под навесспешит прохожий. Сдвинуты столыночных кафе. И ливень льёт в окнои превращает в хлябь земную твердь.Ты с этой непогодой заодно.И сердце камнем падает на дноколодца, чьё название – не смертьещё, но боль. И за окном темнокак в омуте. И легче умереть.
Мой путь
Произнесу перед Творцом: за свет и краски дняспасибо матери с отцом, зачали что меня.Спасибо близким и родным, со мной делившим кров,что мне глаза не выел дым и жар чужих костров.Спасибо им, кто уберёг от стали и свинца,за то, что я узлы дорог распутал до конца.Чтоб вовремя успеть свернуть от благовидной лжи,я выбрал самый долгий путь. Он был длинною в жизнь.Спасибо всем, кто помогал мне этот путь пройти.Спасибо тем, кто согревал меня на том пути.И пусть простит меня мой Бог, что, выбившись из сил,я сделать большего не смог, о главном не спросил.Но всё, что не успею я, в моей стезе земной,успеет сделать за меня тот, кто идёт за мной.