Алмазная пыль

Гефен Адива

— Одно… тут… клеточное, — прохрипела я, давясь от смеха. Душка тоже расхохотался.

— Габи, в чем дело? — голос Рут прервал наш с Душкой концерт. Она стояла в дверях своей квартиры и гневно смотрела вверх. Рядом с ней, явно наслаждаясь зрелищем, стоял Топаз.

8

— Я думала, ты умираешь от усталости… — Рут насмешливо закатила глаза.

— Рут, ты помнишь Идана? Кажется, вы уже встречались. Он со мной работает. Идан Своленски-Коэн, Душка, — я попыталась говорить ровным голосом, но снова

расхохоталась, увлекая за собой и Душку.

— Что с тобой творится, Габи?! Посмотри, на кого ты похожа.

— А на кого я похожа?

— Для девушки твоего возраста это неприлично, — произнесла Рут. Душка испугался.

— Прошу прощения за шум… — пробормотал он, пытаясь подняться с пола. Матерчатый его рюкзак скатился со ступенек, и содержимое вывалилось под ноги Топаза и тети Рут.

— Ничего, ничего, — сказал Топаз отеческим голосом и стал собирать потрепанные учебники и тетради. Затем, поднявшись по лестнице, он протянул Душке рюкзак и, как опытный охотник, замер, выжидая, пока я открою дверь квартиры.

— Вы позволите? — спросил он, входя вслед за Душкой. Не теряя времени, он принялся изучать мрачные картины на стенах. Остановился у портрета Бэлы, дедушкиной бабушки. Мадам была одета в пышное праздничное платье из белоснежного муслина и, слегка отстранившись, обнимала белую собачонку. Морщины на лбу придавали ей задумчивый вид. Похоже, она думала о том, успеет ли художник избавить ее от этого наказания прежде, чем собачонка намочит тщательно накрахмаленный и отглаженный муслин.

— Кто это?

— Бабушка моего дедушки, — коротко ответила я. Душка скрылся в кухне, и за стеной послышался звук льющейся в чайник воды и пение: «Одинокий фонарь на окраине». Я улыбнулась про себя — он фальшивил. Топаз посмотрел на меня и заговорщицки улыбнулся.

— Это впечатляет… — процедил он, расхаживая по комнате.

— Да. Он хорошо поет.

Смех Топаза напомнил звук испорченного мотора.

— Я имею в виду коллекцию. Владелец этой коллекции обладает хорошим вкусом и глубокими знаниями. — Он указал на картину, изображающую пророка Элияху, держащего в руках дрожащего от страха человека. — Элияху расправляется с пророками Ваала, — пояснил музеевед. — Потрясающе! А, кстати, что с вашим дедушкой?

— Всё в порядке. Я уверена, что его обрадует впечатление, которое произвели на вас его картины.

— Очень большое впечатление! — подчеркнул Топаз. — И, как я понимаю, здесь только часть коллекции. Вам известно, где он хранит остальные картины?

Десятки картин, таких же мрачных, как эти, были заперты в двух комнатах. Часть из них представляла собой портреты членов семьи, другие дедушка собрал на протяжении многих лет. Когда я была маленькая, я эту коллекцию ненавидела. В узком коридоре, ведущем в туалет, висели семь портретов строгих женщин, сердито провожавших меня взглядом. Я всегда со страхом пробегала по коридору. Всех их я упрятала в запертые комнаты вместе с портретами сердитых раввинов и детей, обратившихся в белый дым.

— Понятия не имею, — ответила я. — В мои обязанности входит только стирать пыль с картин, висящих

здесь.

Оставив этого типа наслаждаться злыми лицами, я ушла в кухню к Душке. Топаз тут же приперся туда. Я с нетерпением посмотрела на незваного гостя. Душка наливал воду в две большие чашки. Две чашки! Намек понятен?

— Так вы заняты?

— Еще как заняты! — ответила я.

Он не смутился.

— Галерея, с которой я работаю, специализируется на еврейских картинах. У нас есть два Модильяни и несколько редких Шагалов. Вы должны увидеть потрясающую коллекцию Писсаро… — он с удовольствием потер руки.

— Писсаро был не вполне кошерным евреем, но это не важно. Поговорим обо всем в другой раз? Сейчас поздновато… — я очень старалась быть деликатной. Все-таки, человек приехал из Берлина. Но Топаз не отличался особой чувствительностью. Он придвинул стул, намереваясь сесть.

— Вам не кажется, что Рут ждет вас? — У меня не было выбора. Я должна была избавиться от этого клеща.

— Может быть. Но я бы выпил чашечку кофе. Ваша тетя объяснила мне, что, придерживаясь принципов натуропатии, она категорически возражает против употребления кофе, — в его взгляде, обращенном на нас с Душкой, сквозили мольба и юмор одновременно.

Я не собиралась поддерживать эту рептилию! Даже удовольствие, доставленное инсинуациями в тетин адрес, не могло меня поколебать.

— Послушайте, господин Топаз, — я заставила себя мило улыбнуться, — Вам придется потерпеть без кофе. У нас с Иданом много работы. Мы должны подготовить отчет в отдел культуры. Как-нибудь в другой раз, хорошо?

Разочарованно глядя на меня, он поднялся со стула:

— Так, говорите, в другой раз?

— Да, конечно, — заверила я его.

Он поплелся к выходу, задержавшись на миг у портрета Эстер, непослушной тети Макса. На картине эта строптивая тетя сидит на качелях, на голове у нее желтый берет, и она демонстрирует художнику и всему миру длинную красивую ногу.

— Кто это?

— Эстер Кеслер, тетя моего дедушки.

— Она очень красива, — сказал он и опять уставился на меня. Потом протянул к картине длинную руку. — Она меня очень, очень интересует!

— Жаль, но я не думаю, что она ответит вам взаимностью. Эстер Кеслер погибла. В Холокосте.

Это его не смутило.

— Да… — протянул он тоном врача, обнаружившего у пациента подозрительную сыпь. — Очень красива… Похоже, что среди женщин вашей семьи красота передается по наследству.

— Дедушка говорил, что эта картина написана в начале века, Эстер было лет шестнадцать… Он говорил, что она была красавицей и сводила с ума парней Вены, — я открыла дверь. Несмотря на комплименты и лесть, время его истекло.

— Габи, у вас тут редкая коллекция. Меня особенно интересуют женские портреты. Вы могли бы немало заработать на этой сделке…

— Это не мое дело, — оборвала я его.

— Поговорите с дедушкой, — Топаз никак не желал отцепиться. — Эта выставка будет кочевать по крупнейшим столицам мира! Вы понимаете, что это значит?! Повлияйте на дедушку. Я уверен, что вы можете это сделать…