Алмазы Цирцеи
Шрифт:
– Не могу этого слышать! – Актер будто впервые заметил Александру и обращался теперь исключительно к ней. – Прошу вас, внушите своей подруге, что нужно хотя бы уважать память мертвых! Ведь это недопустимо, немыслимо то, что она сейчас говорит!
– Катя, в самом деле хватит. – Раздавив сигарету в пепельнице, Александра подошла к подруге и коснулась ее локтя. Та раздраженно дернула рукой. – Потом вы пожалеете о своих словах. Сейчас не тот момент, чтобы упрекать друг друга. Давайте обсудим кое-что более существенное.
– Ах, да ты все о своем! – зло бросила Катя. – Костя,
– А почему, собственно? – Актер вдруг перестал плакать, и даже слезы, от которых его лицо было мокро секунду назад, казалось, разом подсохли. – Вы к нему больше отношения не имеете. Неужели я неясно выразился в своем послании?
– Оставляю это послание на вашей совести, – охрипнув от волнения, ответила художница. – Человека, который нашел для вас по сравнительно скромной цене исключительную вещь, благодарят в других выражениях… Ну да ладно. Я интересуюсь условиями, в которых теперь оказалось панно. Интересуюсь как художник, реставратор. Как человек, причастный к искусству, наконец. Вам это хоть немного должно быть понятно! Если врач больше не лечит сложного пациента, передал его другому доктору, он все же продолжает вспоминать о нем, думать о его здоровье. Если он настоящий врач, конечно.
– Все это очень трогательно, но бесполезно. – Константин Юрьевич выбрался из кресла и, подойдя к зеркалу, принялся приводить в порядок свой туалет. Вообще, он одевался всегда так тщательно, словно ему предстояла важная встреча. Без галстука, в расстегнутой рубашке Александра видела его впервые.
– Почему ты не хочешь ей сказать? – раздраженно бросила Катя, следя за движениями любовника с такой острой ненавистью, какую женщина может испытывать лишь к очень близкому человеку. – Брось прихорашиваться, ради кого?! Ответь ей по-человечески, хотя бы из вежливости! Не ломайся!
– Я вижу, ты сегодня упорно нацелилась меня оскорблять, несмотря на то что у меня такое кошмарное состояние, – ответил тот, старательно завязывая галстук. – Я не ломаюсь, как ты любезно выразилась. А просто оберегаю свою частную жизнь. И свою собственность. Помилуйте, что же это такое?! Я не люблю, когда мое имя становится достоянием гласности в связи с такими крупными приобретениями… И никто этого не любит. Мы с вами, Александра Петровна, договорились, что все ваши покупки для строящегося дома будут сделаны со всеми возможными предосторожностями. И что же? Не успевает панно прибыть в Москву, как об этом сообщают по всем центральным каналам в криминальных новостях, и везде упомянуто мое имя! Я должен был даже давать какие-то дурацкие комментарии по этому поводу! Все благодаря вашей замечательной организации дела! Конечно, Варя это увидела, конечно, стала выяснять, с какой целью куплено панно… И мы неизбежно поссорились.
– Ты признался, что купил его для моего дома? – поморщилась Катя. – Ну конечно, признался!
Артист повернулся к ней так величаво и смерил ее таким царственным взглядом, что Александра предположила – он в этот миг воображал себя не меньше чем римским цезарем.
– Какое это имеет значение? – сухо спросил Бобров.
– Да такое,
– Не проверял. – Константин Юрьевич похлопал себя по карманам замшевого пиджака и махнул рукой: – Ах, да какая разница? Она давно наверняка нашла его и сделала себе дубликат.
– Как… дубликат?!
Катя так изменилась в лице, что любовник поспешил уверить – ему-де точно ничего неизвестно. Он только предполагает, что покойница, будучи женщиной очень наблюдательной и, надо сказать, ревнивой, могла обзавестись и Катиным адресом, и дубликатом ключа, причем без особых усилий.
– Ну, я же там жил. – Теперь актер говорил мягким, мурлыкающим голосом. – Я же не мог постоянно прятать ключи, записные книжки, счета за строительство… Будь ты моей женой, ты бы тоже поинтересовалась…
– Значит, все это время она могла спокойно войти в мою квартиру и разобраться со мной или натравить на меня наемного убийцу?! Я так и знала! – У Кати на глазах показались слезы. – Ты совершенно не думал о моей безопасности!
– Но, Катенька, я заботился о тебе как мог…
– Простите, что вмешиваюсь, – подала голос Александра. Женщина собралась с последними силами и решила проглотить все услышанные в свой адрес обвинения, чтобы достичь цели. – Но я не виновата в том, что дело получило огласку. Кто знает, почему убили этого несчастного курьера? Как я могла это предугадать? Я никогда не подводила своих клиентов, и ваше имя не афишировала… Но что можно было сделать, когда завели уголовное дело… Конечно, пришлось вас назвать…
– Довольно! – величественно бросил Константин Юрьевич. К тому моменту он уже прижимал к груди плачущую Катю. – Наше сотрудничество закончено, панно находится в безопасном месте, и вы можете больше за него не переживать. Конец! Я все сказал! Реставрировать вы его не будете, это даже не обсуждается.
– Но почему?!
– Не собираюсь комментировать.
– Я сделаю это бесплатно! – воскликнула художница, осененная внезапной идеей. – Да, сделаю это просто в качестве извинения! Никто лучше меня не приведет в порядок такую вещь! Неужели вы готовы пожертвовать жизнью редкого произведения искусства из-за своей обиды?
С ее губ рвались обвинения в самодурстве, но Александра сдерживалась и даже пыталась умоляюще улыбаться. Однако артист не смягчился. Продолжая поглаживать вьющиеся, коротко остриженные волосы Кати, он сделал надменный жест, указывая в сторону двери:
– Да уйдите же, оставьте нас в покое!
– Правда, Сашка, иди. – Катя послала подруге заговорщицкий взгляд, в котором та прочла обещание посодействовать. – Потом разберемся.
Александра коротко простилась и вышла из гостиной. Дверь в спальню была наполовину прикрыта, оттуда слышались мужские голоса, твердившие что-то непонятное. «Слева два сорок. Справа пятьдесят. Поверни, темно. От окна – два пятнадцать». Она видела только чью-то очень широкую спину, обтянутую черной хлопковой курткой.