Алмазы Шаха

Ромов Анатолий Сергеевич

— Последний шанс?

— Да. А именно: докажи, что ты лоялен к турецкой полиции.

— Пожалуйста, господин лейтенант. Всегда готов. Что надо?

— Надо, чтобы ты сообщил нам хоть какие-то сведения об этом Мамеде. Может быть, ты видел, как он входил в какое-то помещение. В любое, жилой дом, гостиницу, ресторан, кафе и так далее. Или, может, видел людей, с которыми он общался. Может, он при тебе звонил куда-то по телефону, и ты запомнил номер. Короче, нам нужна любая наводка на этого Мамеда. Понимаешь?

—

Как не понять… — Миша сделал вид, что задумался. — Ну… он входил в прокатный пункт. Разговаривал там со служителем. Потом… Потом в Карагеле, когда договаривался насчет коттеджей — разговаривал там с несколькими людьми… Потом… Да нет, вроде все. Звонить — он звонил при мне несколько раз. Но какой номер он набирает, я не видел. Он звонил из автомата. Я, само собой, оставался в машине. Или стоял чуть поодаль.

Понаблюдав за Мишей, Сеттар Батмаз спросил:

— Значит, невинная овечка?

— При чем тут невинная овечка?

— При том, что я не слепой. То, что там, у себя, ты блатарь тот еще, поймет младенец. Жучило, каких мало. Так нет, ты пытаешься вправить мне баки. Мол, я лопух, встретил на улице Мамеда, он мне мухой все сделал, я ничего не заметил. Да?

— А что тут замечать? Действительно, он мне все сделал. Но я ведь за это ему заплатил.

Что же насчет того, что я блатарь и жучило, — это вы зря. Я обычный человек. Уважающий закон.

— Уважающий? — Батмаз усмехнулся. — Ладно. — Раскрыв папку, достал из нее плотный картонный прямоугольник. Показал Мише: — Узнаешь?

В верхней части прямоугольника располагались две фотографии, его и Луки. Над ними по-английски было написано: «Оперативная информация Интерпола». Под фотографиями также шел английский текст. Но прочесть его мешала ладонь Батмаза, закрывающая всю нижнюю часть бумажки. Понаблюдав за ним, лейтенант иронически скривился:

— Что, обычный человек? Уважающий закон? Узнаешь себя? А?

— Узнаю. Только эта бумажка, которую вы держите, мне ни о чем не говорит.

— Не говорит? Я думал, ты умеешь читать по-английски. Что там написано? Вот здесь, наверху?

— Написано: «Оперативная информация Интерпола».

— Правильно. Тебе это что-нибудь говорит? Или нет?

— Пока ничего.

— Ничего?

— Конечно. Чтобы понять, зачем Интерпол рассылает эти фотографии, я должен хотя бы прочесть сопроводительный текст.

Миша снова заметил: в глазах лейтенанта мелькнула злоба. Быстро подавив ее, Батмаз сказал:

— А что бы ты здесь хотел прочесть? Поздравление с Рождеством? Или сообщение, что у тебя умерла тетя? Разуй глаза. Написано достаточно ясно: оперативная информация. Знаешь, что такое оперативная информация международной полиции?

— Господин лейтенант, не нужно. Что такое оперативная информация, я догадываюсь. Но мне, как допрашиваемому, хотелось бы все же знать: почему

Интерпол рассылает обо мне эту информацию.

— А ты не знаешь?

— Не знаю.

— Ладно. — Вложив бумажку в папку, Батмаз снова закурил. — Ладно. Считаешь себя жуком, считай. Последний раз предлагаю тебе шанс. Думай. Думай, голова. Иначе — каюк. Запомни. Раскалывайся, глот.

Понаблюдав, как Батмаз выпускает кольца дыма, Миша наконец сказал:

— Господин лейтенант, я все уже продумал. Хочу попросить вас об одном одолжении.

— Об одолжении? — Полицейский скосил глаза. — О каком?

— Я хотел бы поговорить с капитаном Онселем. Офицером, который меня задержал. Там, в скалах.

— С капитаном Онселем? — Изучив Мишу взглядом, Батмаз хмыкнул. — Зачем?

— Хотел бы кое-что ему сказать.

— Так говори мне. — Батмаз стряхнул пепел. — Слушаю? О чем вообще речь? О чистосердечном признании?

— Я уже сказал, господин лейтенант: признаваться мне не в чем. Но мне нужно поговорить с капитаном Онселем. Если можно.

Батмаз молчал. Внешне казалось, он просто разглядывает стену за Мишиной спиной. Тем не менее, бросив на него незаметный взгляд, Миша понял: его просьба поставила перед лейтенантом какие-то сложные задачи. Наконец, встряхнувшись, Батмаз сказал:

— Ладно. Может, капитану Онселю удастся что-нибудь из тебя выцарапать. Тем более что отделал тебя именно он. Со своими ребятами. Как, не боишься?

Миша криво усмехнулся:

— Боюсь. А что делать?

— Ладно. Не строй только шута горохового. Попробую сейчас с ним связаться. Только сначала хочу тебе сказать одну вещь.

Поскольку Батмаз молчал, издевательски глядя на него, Миша спросил:

— Какую?

— Как именно ты будешь замочен — если не расколешься.

— Не понимаю, о чем вы.

— Сейчас поймешь. Ты сидел когда-нибудь в одной камере с курдами?

Миша втянул голову в плечи. Поежился.

— Господин лейтенант, я вообще никогда ни с кем не сидел. Ни с курдами, ни с кем-то еще. Не пугайте меня, прошу.

— Я и не собираюсь тебя пугать. Просто, как только тебя поместят в камеру с курдами, ты в первый же день будешь опущен. Опету-шен. Станешь общим любовником камеры. Я ясно объяснил?

Помолчав, Миша согласился:

— Достаточно ясно.

— Для курдов ты европеец, славянин. То есть не человек. Ты для них баран. Животное. Они и будут иметь тебя как животное. Чтобы затем, по прошествии недели, не более, кокнуть. Замочить вглухую. Причем определить, кто именно из них тебя кокнул, мы, увы, не сможем. При всем желании. Таких случаев было несколько. И, насколько я помню, ни в одном из них тюремные власти определить конкретного убийцу так и не смогли. — Батмаз гадко улыбнулся. — Ничего не попишешь. Так уж у них заведено. Прости.