Алмазы Якутии
Шрифт:
– Из них бы все в органах вытрясли, – недоверчиво мотнул головой Карагодин. – Я же сам знаю, какие там порядки.
– Ты мыслишь слишком прямолинейно, Палыч, – усмехнулся раскрасневшийся босс. – Там какая-то тайна, что-то вроде проклятия. Поэтому они об этом даже под страхом смерти никому бы не рассказали.
– Под страхом смерти – может быть, но если применить специальные методы…
– Да пошел ты со своими методами, – вспыхнул Семен Никанорыч. – Я тебе говорю, алмазы на месте, значит, на месте. Куда, по-твоему, полярник движется? То-то и оно, – закончил он. – Значит, давай занимайся
– Есть еще одна проблема, Семен Никанорыч.
– Ну? – Шепелев напрягся.
– Пилот вертолета. Он же все видел.
– Это моя проблема, я сам с ним поговорю. От него требуется, только чтобы держал язык за зубами. Дадим ему денег и припугнем немножко для верности.
– Понял, Семен Никанорыч.
Глава 27
Село встретило Родионова и его спутников неяркими огоньками в окнах и тишиной на пустынных улицах. Очевидно, жители семьями сидели у телевизоров. Село было электрифицировано – под козырьком здания администрации дрожали две тусклых лампы.
В поселке трудно было потеряться. Путешественники прошли по центральной улице и, осветив фонариком белую табличку, свернули направо. Улица Сосновая была намного уже центральной, названной в честь якутского писателя Ойунского.
Именно здесь жила молочная сестра Кюкюра, которую он назвал Туярымой-младшей. Родионов, подгоняемый ощущением близости цели, шагал быстро, не обращая внимания на боль в ноге, так что Вилен Михайлович с Пашкой с трудом за ним поспевали.
Наконец, Егор затарабанил в тускло освещенное окно. Дрогнула светлая занавеска и в окне мелькнула тень. Егор увидел лицо якутки. На лице женщины было недоумение. Егор шевелил губами, выговаривая по складам имя Кюкюра. Но женщина, видно, ничего не поняла. Вскоре, правда, дрогнула калитка, и Егор увидел хозяйку дома в наброшенном на плечи старом полушубке. Справа во дворе стояла баня и загон для скота. Слышалось тревожное блеяние овец.
– Меня послал Кюкюр, – сказал Егор, и женщина понимающе закивала.
– Проходите, – она покосилась на стоящих рядом с Егором Вилена Михайловича и Пашку.
Егор не заметил, как хищно сверкнули глаза Яковенко-старшего и какая робкая усмешка забрезжила на лице Пашки, когда он упомянул Кюкюра.
Вслед за женщиной путешественники вошли в дом. Здесь не было оленьих занавесок. Высокая русская печь делила избу на две комнаты. В загнанном между двух небольших окошек столике работал черно-белый «Рекорд». Изображение тряслось как в лихорадке, звук был приглушен. В противоположном углу громоздились какие-то ящики, коробки, по полу катались, точно котята, клубки шерсти. Туярыма вязала. Продавленное кресло с деревянными подлокотниками было повернуто к экрану. На сиденье валялись два разноцветных клубка.
Егор оставил обувь на полосатом коврике и прошел в залу. Туярыма указала рукой на диван. Сама сбросила полушубок и уселась на маленькую скамеечку. Вилен Михайлович и Пашка последовали примеру Егора.
Туярыма минуту молча созерцала гостей, а потом взяла висевшую на цепочке трубку и, чиркнув спичкой, принялась ее раскуривать.
Сестра Кюкюра выглядела
– Сын и внуки живут на Ойунского, а я здесь. Десять лет, как похоронила мужа. А сама вот жива.
Егор не стал говорить Туярыме о смерти Кюкюра. Зачем расстраивать якутку? Об оставленном Кюкюром клочке шкуры он тоже не стал спрашивать, решив отложить разговор до более удобного момента.
Туярыма, похожая своим отстраненным видом на статую Будды или на Чингисхана, бесстрастно глядящего на движущееся мимо холма бесчисленное войско, даже не поинтересовалась, куда держит путь Егор и как он оказался в этих краях. Егор был признателен ей за такое мудрое равнодушие. Ему надоело врать.
– Устали с дороги, – неуловимо улыбнулась Туярыма-младшая, – может, баню?
Улыбка растаяла в ее многочисленных морщинах.
– Хорошо бы, – обрадовался Егор, проводя ладонью по подбородку, заросшему многодневной щетиной.
Туярыма кивнула с неизменным флегматичным видом и тяжело поднялась со скамейки. Попыхивая трубкой, посмотрела неожиданно внимательно на Вилена Михайловича.
– А твое лицо мне кажется знакомым, – усмехнулась она так, словно не доверяла своей памяти, – хотя…
Она выпустила сизое колечко дыма и, покачав головой в ответ на свои неспешные раздумья, вышла из избы.
– Чудная бабка, – передернул плечами с насмешливой улыбкой Вилен Михайлович. – Знакомая?
– Знакомая знакомого, – нехотя процедил Егор.
Общество охотников несказанно его раздражало. Из-за них он не мог поговорить с Туярымой-младшей об интересующем его деле. Приходилось выгадывать и беспокоиться.
– Как они тут живут! – отвесил глупую реплику Пашка, решив поддержать разговор.
– А про баньку она хорошо напомнила, – удовлетворенно крякнул Вилен Михайлович. – Что может быть лучше бани и самогона?
– Ага, – поддержал Пашка.
– Пойду помогу ей. – Егор выскользнул из избы.
– Мы не ошиблись, – подмигнул сыну Вилен Михайлович, когда они остались одни.
– Может, он просто зашел к ней по пути, обогреться и помыться, – сомневался Пашка.
Егор нашел Туярыму в предбаннике.
– Кюкюр сказал мне, что когда-то давно просил вас сберечь кусок шкуры, – начал он.
Туярыма разогнулась над тазом и внимательно посмотрела на Егора. Ее прищуренные глаза и горькая складка у рта свидетельствовали о том, что вопрос Егора пробудил в ней нерадостные воспоминания.
Но Егор по-прежнему не мог понять, известно ли Туярыме что-нибудь о зарытых алмазах или нет.
– Да, он оставлял мне кое-что, – спокойно сказала она, – какой-то клочок, но не знаю, сохранился ли он еще.
– А как узнать?
– Надо посмотреть, – усмехнулась женщина. – Из-за этого клочка, думаю, и пострадали его родители, – печально добавила она.