Алое и зеленое
Шрифт:
А между тем его сообщение она приняла очень бурно, долго плакала и заявила, только он не принял это всерьез, что немедленно уезжает в Англию и станет сестрой милосердия. Кристофер решил, что тяжелее всего ей было узнать про кольцо: она ведь даже не знала о существовании кольца. Как трогательно, что оно уже было у Эндрю наготове. Как унизительно, что сейчас же после ее отказа он отдал его другой, да еще при таких обстоятельствах. Достаточно тяжко отказать мужчине и без того, чтобы тебя обрызгало грязью его слишком поспешное отступление. Кристофер представлял себе состояние дочери, и это рождало мрачные мысли насчет Эндрю, а затем, возвращая его к собственной обиде, — еще более мрачные мысли насчет Милли. Он еще очень и очень сомневался,
В понедельник утром Кристофер заметил, что настроение у его дочери резко изменилось. Она уже не плакала, казалась возбужденной, испуганной, но непреклонной. Когда он спросил ее, что еще случилось, она сказала, что рано утром видела садовника и уверена, что что-то готовится. В ответ на дальнейшие расспросы она объяснила, что застала садовника в форме Гражданской Армии, когда он в страшной спешке рылся в сарае, и то, что он там нашел, было похоже на ящик с патронами. Он что-то промямлил насчет «маневров» и убежал, но то, как он бежал, его волнение, его замешательство при виде Франсис — все это навело ее на мысль, что какие-то важные события все же произойдут. А уж раз Франсис вбила это себе в голову, ясно, что теперь она все время будет об этом думать.
Кристофер стал ее разубеждать, а потом и сам заразился ее тревогой. С некоторым раздражением он усмотрел в ее состоянии свидетельство того, что ее все еще заботит судьба этого злосчастного Эндрю — ведь если ее догадка верна, он может оказаться на передовой раньше, чем рассчитывал. Но пусть это мелодрама, здесь по крайней мере есть о чем подумать, а допуская хотя бы на минуту мысль, что после всех разговоров и после того, как все кончилось ничем, какие-то насильственные действия все же будут предприняты, Кристофер волновался по многим причинам. И, дав себе тоже разволноваться, он с готовностью согласился, когда Франсис предложила съездить в Дублин, на Блессингтон-стрит, — может быть, удастся что-нибудь узнать у Барни. Это было лучше, чем сидеть сложа руки, и это хотя бы не было связано с Милли.
Блессингтон-стрит была, как всегда, пустынна, только кое-где чесались собаки да стоял фургон прачечной Кьоу, а лошадь забрела на тротуар, чтобы дотянуться до веток бузины, росшей в подвальном дворике. Едва они выбрались из толпы, как их охватил особенный, скорбный покой Дублина: бледное небо, нависшее низко даже сейчас, когда на нем ни облачка, пыльные улицы-ущелья, бесконечные темные фасады, ноздреватые от грязи, поглощающие свет и звук. Полуголый ребенок не спеша выполз из темной дыры подъезда. Фургон Кьоу проехал несколько ярдов и опять остановился. Нет, в этом тихом городе ничего не может случиться.
Свернув на Блессингтон-стрит, Франсис еще ускорила шаг, полы ее пальто так и разлетались, Кристофер с трудом за ней поспевал. Он хотел предупредить ее, что не надо пугать Кэтлин, но она уже дошла до подъезда, уже позвонила. Звонок резко задребезжал внутри, в темной прихожей, и они подождали, пока он отдребезжал и затих. Франсис позвонила еще раз. Потом попробовала дверь днем ее обычно не запирали. Дверь была заперта. Кристофер, которому не хотелось встречаться с Патом и которого по дороге в гору уже одолели сомнения, заговорил было о том, чтобы пойти куда-нибудь выпить чашку кофе, а позже Франсис могла бы зайти опять, но тут у Франсис, заглядывавшей в щель почтового ящика, вырвалось испуганное восклицание.
— Что там, Франсис?
— Не знаю. Что-то странное. Как будто в кухне кто-то лежит на полу. Вон, посмотри!
Кристофер нагнулся и приник к щели. Он вдохнул запах темной прихожей, а дальше увидел полуоткрытую дверь в кухню и освещенный солнцем кусок кухонного пола. Сейчас же за дверью лежало что-то похожее на ногу
— Дай я еще посмотрю. — Франсис глянула, потом выпрямилась, лицо у нее было испуганное. — Ты думаешь, там произошло… несчастье?
— Может быть, это просто сапог?
— Нет, это нога. Ее и выше сапога видно.
Поддавшись волнению дочери, Кристофер оттолкнул ее от щели. Теперь, вглядевшись внимательнее, он усмотрел в предмете, лежащем на полу, сходство с сапогом и ногой офицера английской кавалерии.
Кристофер закричал в щель:
— Эй, кто там есть! Барни, Кэтлин, Пат! Эй! — Он дернул звонок с такой силой, что тот коротко тявкнул и умолк. Даже отзвук потонул в тишине дома.
К щели снова приникла Франсис. И вдруг воскликнула:
— Исчезла!
— Что?
— Нога. Ее больше нет.
Кристофер тоже посмотрел. Предмет, похожий на сапог, словно испарился. Может, им это привиделось? Они молча уставились друг на друга.
— Я должен проникнуть в дом, — сказал Кристофер. — Там сзади есть проулок. Ты подожди меня здесь.
Он добежал до угла Маунтджой-стрит и свернул в узкий, немощеный, посыпанный золой проулок, пахнущий кошками и помойками. Сюда выходили задние дворы. Сзади дома выглядели совсем по-другому, бесформенные, изуродованные всякими пристройками. Во дворах, отгороженных заросшими глиняными стенами, было тесно от сараев и прачечных, на высоко натянутых веревках моталось белье. Пока Кристофер соображал, который дом ему нужен, из-за его плеча появилась Франсис, сказала: «Вот сюда», — и стала толкать калитку во двор. Калитка была заперта.
— Подожди здесь, слышишь? — сказал Кристофер. — Я узнаю, что случилось, а может, ничего и не случилось.
Стена была невысокая. Он подтащил пустой мусорный ящик и влез на него. Верх стены осыпался под его коленом, и он соскочил на другую сторону. Но не успел он сделать и шагу к дому, как увидел тень Франсис: она пыталась подтянуться на стену. Она занесла ногу, перегнулась и упала в его объятия, увлекая за собой целый град щебня и комьев глины.
— Очень прошу тебя, Франсис, подожди здесь, я тебя тогда позову.
Но ее глаза, огромные, помутневшие от страха, смотрели мимо него, и ему пришлось сдвинуться с места. Они вместе подошли к окну.
Солнце светило прямо в кухню. Теперь Кристоферу было по-настоящему страшно. Он сам не знал, что ожидал увидеть, но из-за Франсис ждал чего-то ужасного. Исчезновение ноги в сочетании с гробовой тишиной в доме создавало атмосферу и катастрофы, и тайны. То, что он увидел, было менее катастрофично, чем он опасался, но, пожалуй, еще более таинственно. Два человека сидели в кухне на полу, напротив окна, прислонившись к стене. Они казались нереальными, слишком большими, как гигантские куклы. Лица их были так странны, что Кристофер не сразу узнал в них Эндрю и Кэтела и не сразу убедился, что оба живы. Необычным было их выражение, вернее, что-то, наложившее отпечаток на весь их облик. Эндрю, как всегда, в военной форме, снял с одного плеча френч и отпустил галстук. Он сидел весь обмякший, раскинув ноги, и рассеянно поглаживал усы. Кэтел, у которого на шее болталось много чего-то белого, похожего на бинты, сидел ссутулившись, отвернувшись от Эндрю, подтянув колени к подбородку и прижавшись щекой к стене. Обе головы чуть шевельнулись, когда фигуры Кристофера и Франсис заслонили окно, и Кристофера пронизал ужас, когда он увидел на обоих лицах выражение предельной усталости и безразличия. Сама собой напрашивалась мысль о наркотиках, о сумасшествии. Сидят безучастно на полу, один — скорчившись, другой — разбросав ноги, ни дать ни взять двое больных, оставленных без присмотра в лечебнице для умалишенных.