Альрауне. История одного живого существа
Шрифт:
Из заметок тайного советника явствует, что он был убежден в наличии у Альрауне какого-то особого свойства, способного оказывать вполне определенное влияние на окружающих. Этим объясняется то, что профессор старался собирать все факты, которые способны подтвердить его гипотезу. Правда, благодаря этому жизнеописание Альрауне, составленное ее «создателем», было не столько сообщением о том, что она делала, сколько скорее перечислением того, что делали другие – под ее влиянием: лишь в поступках людей, соприкасавшихся с нею, отражалась жизнь Альрауне. Она казалась тайному советнику своего рода фантомом, призрачным
Он наряжал свою куколку с каждым днем все красивее и красивее. Он передал ей бразды правления, подчинялся сам не меньше других ее капризам и желаниям. С той только разницей, что воображал, будто на самом деле властвует он, что в конечном итоге лишь его воля проявляется через посредство Альрауне.
ГЛАВА 9, которая рассказывает, кто были поклонники Альрауне и что с ними стало
Их было пятеро, любивших Альрауне тен-Бринкен: Карл Монен, Ганс фон Герольдинген, Вольф Гонтрам, Якоб тен-Бринкен и Распе, шофер.
Обо всех них повествует кожаная книга тайного советника, – о всех них нужно рассказать и в этой истории Альрауне.
Распе, Матье-Мария Распе, управлял «Опелем», который подарила Альрауне княгиня Волконская, когда той исполнилось семнадцать лет. Распе служил в гусарах и помогал старому кучеру ухаживать за лошадьми. Он был женат и имел двоих сыновей. Лизбетта, его жена, стирала в доме тен-Бринкена. Они жили в маленьком домике рядом с библиотекой, у самых железных ворот.
Матье был белокурый, высокого роста, сильный. Он знал свое дело, и мускулам его повиновались как лошади, так и машина. По утрам он седлал ирландскую кобылу своей госпожи, выводил на двор и ждал.
Альрауне медленно сходила с каменного крыльца господского дома. Она была одета мальчиком: в желтых гетрах, в сером костюме, с маленькой жокейской шапочкой на коротких локонах. Она не вдевала ногу в стремя, а заставляла Распе подставлять руку, становилась на нее и с мгновение оставалась в такой позе, – потом садилась на мужское седло. Ударяла лошадь хлыстом, и та, как бешеная, вылетала в настежь распахнутые ворота. Матье-Мария едва поспевал на своей кляче.
Лизбетта запирала за ними ворота, сжимала губы и смотрела им вслед – мужу, которого любила, и фрейлейн тен-Бринкен, которую ненавидела.
Где-нибудь в поле Альрауне останавливалась, оборачивалась, поджидая Матье.
– Куда же мы сегодня поедем? – спрашивала она.
И он отвечал: «Куда прикажете». Она подхватывала удила и галопом мчалась дальше.
Распе не менее жены своей ненавидел эти утренние прогулки. Альрауне ехала, словно в одиночестве, – он был словно воздух, для нее он вообще не существовал. Когда же она на
мгновение оборачивалась и заговаривала с ним, он чувствовал себя еще хуже.
Она остановилась у Рейна и спокойно подождала его. Но он не торопился: он знал, у нее появился какой-то новый каприз, но надеялся, что, пока доедет, она успеет забыть. Но она никогда не забывала своих капризов.
«Матье, – сказала она. – Давай переплывем?» Он принялся ее отговаривать, но знал заранее, что это ни к чему не приведет. «Тот берег слишком крутой, – сказал он, – не подняться, да и течение здесь особенно сильное…»
Ему было досадно. К чему это? К чему переплывать через реку? Они только промокнут, озябнут, – хорошо, если отделаются одним насморком. А ведь рискуют и утонуть из-за ничего, из-за пустого каприза. Он твердо решил остаться, – пусть делает глупости. Какое ему до нее дело? У него жена и дети…
Но на том и кончилось – минуту спустя он уже очутился в воде, погнал свою клячу, с трудом достиг противоположного берега и с трудом взобрался наверх. Отряхнулся, произнес вслух проклятие и частою рысью поехал вслед за Альрауне. А та едва посмотрела на него своим быстрым насмешливым взглядом.
– Что, промок, Матье?
Он смолчал, раздосадованный и оскорбленный. Почему она его называет по имени, почему говорит ему «ты»? Ведь он же шофер, а не простой конюх! В его голове роились всевозможные ответы, но он молчал.
Или же они направлялись к военному плацу, где упражнялись гусары. Это было ему еще более неприятно, так как офицеры и солдаты его знали: он прежде служил в их полку. Бородатый вахмистр второго эскадрона иронически кричал ему вслед: «Ну, Распе, как дела?»
– Чтоб черт побрал проклятую бабу! – ворчал Распе, но мчался галопом вслед за хозяйкой. Подъезжал ротмистр граф Герольдинген на своей английской кобыле и беседовал с барышней. Распе стоял поодаль, но она говорила так громко, что он все слышал: «Ну, граф, как вам нравится мой оруженосец?»
Ротмистр улыбался: «Великолепен. Он так подходит к юной принцессе».
Распе хотелось дать ему пощечину, а заодно и Альрауне, и вахмистру, и всему эскадрону, который насмешливо улыбался, глядя на него. Ему становилось стыдно, он краснел, точно школьник.
Но хуже всего было, когда после обеда он ездил с нею на автомобиле. Он сидел за рулем и смотрел на крыльцо, вздыхая с облегчением, когда с Альрауне выходил еще кто-нибудь, и подавляя проклятие, когда она выходила одна; нередко он посылал жену разведать, поедет ли хозяйка кататься одна. Тогда он вынимал поспешно из машины несколько частей, ложился на спину и начинал смазывать, свинчивать, делая вид, будто автомобиль нуждается в починке.
– Сегодня, фрейлейн, ехать нельзя, – говорил он и радостно улыбался, когда она выходила из гаража.
Но иногда хитрость ему не удавалась. Она оставалась и спокойно ждала. Ничего не говорила, но ему казалось, будто она понимает обман. Он, не торопясь, собирал механизм.
«Готово?» – спрашивала она. Он кивал головою.
«Вот видишь, гораздо лучше, когда я смотрю за тобою, Матье».
Когда он возвращался из этих поездок, ставил «Опель» в гараж и садился за стол, накрытый женою, – его часто охватывала дрожь. Он был бледен, с тупыми испуганными глазами. Лизбетта не спрашивала, она знала, в чем дело.