Альрауне. История одного живого существа
Шрифт:
– Там у дрозда гнездо, видишь, вон там? – сказала мать.
Она указала на деревянные ворота, ведшие со двора в сад. Полускрытое густым плющом, виднелось маленькое гнездышко.
Он должен был долго искать его глазами, пока наконец нашел. «Там уже три маленьких яичка», – сказал он.
– Нет, четыре, – поправила мать, – сегодня утром она положила четвертое.
– Да, четыре, – согласился он. – Теперь я их вижу все. Как хорошо у тебя, мама.
Она вздохнула и положила морщинистую руку ему на плечо.
– Да, мальчик мой, тут хорошо. Если бы только
– Одна? – спросил он. – Разве у тебя теперь меньше бывает народу, чем прежде?
Она ответила:
– Нет, каждый день кто-нибудь приходит. Старуху не забывают. Приходят к чаю, к ужину: все ведь знают, как я рада, когда меня навещают. Но видишь ли, мальчик мой, эта ведь чужие. Все-таки тебя со мною нет.
– Но зато теперь я приехал, – сказал он. Он поспешил переменить тему разговора и стал рассказывать о вещах, которые привез с собою. Спросил, не хочет ли она помочь ему
распаковывать.
Пришла горничная и принесла почту. Он вскрыл несколько писем и просмотрел их.
Раскрыв одно письмо, он углубился в чтение. Это было письмо от советника юстиции Гонтрама, который коротко сообщал о происшедшем в доме его дяди. К письму была приложена копия завещания. Гонтрам просил его возможно скорее приехать и привести в порядок дела. Он, советник юстиции, назначен судом временным душеприказчиком. Теперь, услышав, что Франк Браун вернулся в Европу, он просит его вступить в исполнение обязанностей.
Мать зорко наблюдала за сыном. Она знала малейший его жест, малейшую черту на гладком загорелом лице. По легкому дрожанию губ она поняла, что он прочел нечто важное.
– Что это? – спросила она. Голос ее задрожал.
– Ничего серьезного, – ответил он, – ты ведь знаешь, что дядюшка Якоб умер.
– Знаю, – сказала она. – И довольно печально.
– Да, – заметил он. – Советник юстиции Гонтрам прислал мне завещание. Я назначен душеприказчиком и опекуном дядюшкиной дочери. Мне придется поехать в Лендених.
– Когда же ты хочешь ехать? – быстро спросила она.
– Ехать? – переспросил он. – Да, думаю, сегодня же вечером.
– Не уезжай, – попросила она, – не уезжай. Ты всего три дня у меня и опять хочешь уехать.
– Но, мама, – возразил он, – ведь только на несколько дней. Нужно же привести в порядок дела.
Она сказала:
– Ты всегда так говоришь: на пару дней. А потом тебя нет по нескольку месяцев и даже лет.
– Ты должна понять, милая мама, – настаивал он. – Вот завещание: дядюшка оставил тебе довольно приличную сумму и мне тоже, – этого я, по правде, от него не ожидал.
Она покачала головой.
– Что мне деньги, когда тебя нет со мною?
Он встал и поцеловал ее седые волосы.
– Милая мама, в конце недели я буду опять у тебя. Ведь мне ехать всего несколько часов по железной дороге.
Она глубоко вздохнула и погладила его руку: «Несколько часов или несколько дней, какая разница? Тебя нет – так или иначе».
– Прощай, милая мама, – сказал он.
Пошел наверх, уложил маленький ручной саквояж и вышел опять на балкон.
– До свиданья, мой мальчик, – тихо сказала она. Она слышала, как он сошел вниз по лестнице, слышала, как внизу захлопнулась дверь. Положила руку на умную морду собачки, смотревшей на нее своими верными глазами.
– Милый зверек, – сказала она, – мы снова одни. Он приезжает, чтобы тотчас же снова уехать, – когда мы его увидим опять?
Тяжелые слезы показались на ее добрых глазах, потекли по морщинам щек и упали вниз на длинные уши собачки. Она их слизнула красным языком.
Вдруг внизу раздался звонок: она услыхала голоса и шаги по лестнице. Быстро смахнула слезы и поправила черную наколку на голове. Встала, перегнулась через перила, крикнула кухарке, чтобы та подала свежий чай для гостей.
– О, как хорошо, что столько народу. Дамы и мужчины, сегодня и постоянно. С ними можно болтать, им можно рассказывать о своем мальчике.
Советник юстиции Гонтрам, которому Франк Браун телеграфировал о приезде, встретил его на вокзале. Он повел Франка Брауна в сад и посвятил там в положение вещей. Попросил его сегодня же отправиться в Лендених, чтобы переговорить с Альрауне, и завтра же приехать в контору. Он не мог пожаловаться на то, чтобы Альрауне чинила ему какие-либо трудности, но он питает к ней какое-то странное недружелюбное чувство. Ему неприятно с ней объясняться. И курьезно – он видел ведь стольких преступников: убийц, грабителей, разбойников – и всегда находил, что, в сущности, они очень славные, хорошие люди – вне своей деятельности. К Альрауне же, которую решительно ни в чем он не мог упрекнуть, он постоянно испытывает чувство, какое испытывают другие к преступникам. Но в этом, вероятно, он сам виноват…
Франк Браун попросил позвонить по телефону Альрауне и сказать, что он скоро будет. Потом простился и пешком направился по дороге в Лендених. Прошел через старую деревню, мимо святого Непомука, и поздоровался с ним. Остановился перед железными воротами, позвонил и посмотрел на двор.
У въезда, где прежде горела жалкая лампочка, сверкали теперь три огромных газовых фонаря. Это было единственное новшество, которое он заметил.
Из окошка выглянула Альрауне и оглядела пришельца. Она видела, как Алоиз ускорил шаги, быстрее, чем обыкновенно, отворил ворота,
– Добрый вечер, молодой барин, – сказал слуга.
Франк Браун подал ему руку и назвал по имени, точно вернулся к себе домой после небольшого путешествия.
– Как дела, Алоиз?
По двору пробежал старый кучер, так быстро, как только могли нести его старые ноги.
– Молодой барин, – вскричал он, – молодой барин! Добро пожаловать!
Франк Браун ответил:
– Фройтсгейм, вы еще живы? Как я рад вас видеть. – Он с чувством пожал ему обе руки.
Показались кухарка, толстая экономка и камердинер Павел. Людская вмиг опустела – две старых служанки протискались через толпу, чтобы пожать ему руку, предварительно вытерев свои о передник.