Алтарь
Шрифт:
–
9
Видение
Утро или вечер?
Он встал. После долгих часов, проведённых на сырых камнях, тело закоченело и онемело. Ступая с трудом как, дряхлый старик, он подошёл к окну.
Небо тусклое и отяжелевшее. Чёрные, обглоданные ветром деревца замерли, нелепо воздевая к нему склизкие червеобразные ветви, как будто кривляясь.
Тишина. Даже ветер зачах и притаился где-то в далёкой лощине.
Монастырский сад — жалкий и увядший. А за ним — ничего. Одна бесконечная пепельно-серая пустошь. Да ещё проклятые уродцы-деревца тянутся
Казалось, весь мир позабыл, что такое человек.
Если бы не Анабель…
Но Анабель не человек.
Анабель…
Если бы только знать, что он творит. Что это — чудовищный грех, который низвергнет в ад его душу, или подвиг, достойный святого? Вернуть Господу дух, погрязший во мраке. Превратить демона с горящими тигриными глазами в ангела, чуждого всякой скверны. Возможно ли это, Господи?
И, если да, то под силу ли ему такое?
Он взял дрожащими руками Библию, раскрыл наугад, хотя знал, что там нет ответа. Там нет ничего, ни слова о существах, подобных Анабель.
На пожелтевших страницах буквы были едва различимы. Но он знал наизусть почти каждое слово.
Иеремия, глава тридцать третья. «Воззови ко Мне — и Я отвечу тебе, покажу тебе Великое и Недоступное, чего ты не знаешь».
— Спасибо, Господи, — прошептал он.
–
Он вошёл в церковь. Она изменилась. Ни статуй, ни витражей. Всё изменилось. Теперь всякий раз, заходя сюда, видя битое стекло и каменные крошки на полу, он будет вспоминать, как Анабель…
Но разве его вера не осталась прежней?
Он подошёл к алтарю и опустился на колени. Несколько стёклышек тут же вонзились в него, распоров старую ткань. Но какое это имело значение?
— Господи, — прошептал он исступлённо, — Господи Боже, молю тебя, помоги. Просвети меня. Я ничего не знаю. Я так слаб, Господи, и дух мой немощен. Я не знаю, угодно тебе, или нет, то, что я тщусь совершить. Вразуми меня, Господи. Пошли рабу своему знамение, чтобы мог я узнать, какова твоя священная воля…
Его веки сомкнулись, а губы продолжали творить молитву. Вновь и вновь он шептал одни и те же слова. Он упал ничком, касаясь лбом холодного пола. Там тоже было стекло. Его лоб покрыли порезы. Липкие алые струйки потекли по его лицу, заливая глаза. Как от тернового венца, Господи…
Ни разу со дня встречи с Анабель, он ещё не молился так жарко, так неустанно.
— Знак, Боже. Пошли мне знак, — повторял в десятый, в тысячный раз, без устали.
Вдруг его влажные сомкнутые веки что-то опалило. Он медленно поднял звенящую голову. Глаза слезились, точно от сильного жара.
Перед ним, прямо над алтарём разливалось золотое сияние. Оно было ярким, как солнечный свет, но не слепило глаза. Напротив: чем дольше он на него смотрел, тем яснее и ярче видел всё вокруг. Грубые стены, грязный, замусоренный пол — всё стало иным, всё преобразилось в этом волшебном чистом мерцании.
И тогда он увидел её.
Она воспаряла над алтарём, вся в золотом лучистом ореоле. И он понял, что этот божественный свет исходил от неё. Дева в сияющих кипенно-белых одеждах, с белоснежными крылами за
И лицо её было белей и нежней лебяжьего пуха. Его строго обрамляли волны густых тёмных волос, отливавших червонным золотом. Лоб — высокий и чистый, как облака в вышине, у подножья ступеней, ведущих к райским вратам; глаза смотрят сурово, но ласково.
— Кто ты? — прошептал он. — Кто ты? Ангел или… или сама Пресвятая дева?
— Тебе не следует это знать, — промолвила тихо она. Голос её заставлял содрогаться его душу, как звуки органа во время полуночной мессы. — Я явилась к тебе, потому что ты молил Господа о знамении.
— Да… — отвечал он в экстазе. — Да. Но скажи…
— Ты хотел знать, — продолжала она непреклонно, — Можно ли спасти душу существа навеки проклятого, обладающего силой, которая противна Господу.
— Да… да…
Она покачала с укором головой.
— Устыдись, маловерный! Разве есть что-либо невозможное для Господа? Бесконечны воля его и милосердие.
— Да… да… я верую… верую, Господи!
— Ты можешь спасти ту, что обречена на вечные муки. Но она должна сама сделать выбор и отдаться воле Господа. Должна отвергнуть свою дьявольскую силу. Ты понял?
— Да! — закричал он, — да! — Его дело затряслось, заметалось, точно в припадке, и вновь обмякло, рухнуло ниц. Он смеялся и плакал, размазывая по лицу слёзы и кровь от порезов. — Да, Господи, да, да!
–
… Первым делом, разумеется, она избавилась от крыльев — и застонала от облегчения. Так, а теперь долой эти бесформенные белые тряпки. Она готова была содрать их вместе с кожей. И какая грубая ткань… о, да, конечно, простота и аскетизм. И волосы… этот унылый прямой пробор… Страшно представить, на что она была похожа. Иногда бывает весьма удобно, что не можешь видеть своё отражение.
А крылья? То ли голубиные, то ли лебединые. У этого монашка совершенно нелепые представления. Болезненный бред, иначе не скажешь. И подумать только, что ей пришлось выглядеть так, чтобы в точности им соответствовать… Ей!
И всё это только ради того, чтобы… А впрочем — с другой стороны — разве её это не позабавило?
10
Выбор
Анабель ощущала: что-то происходит. Какие-то нити рвались в её руках, как паутина, оставляя на пальцах липкие следы. Земля под ногами крошилась и таяла. Она не знала, она ничего не знала — лишь ощущала могильный холод и упругие удары в самое сердце, распятое, словно морская звезда. Какие-то силы вступили в игру — силы, с которыми были навек сплетены её корни. Корни, неумолимо тянувшие вниз — в никуда — в бездну, где плавился чёрный холодный огонь, и зарождались неизъяснимые вечные тайны, открытые лишь Энедине.
Она проснулась.
Или она не спала. И кто смог бы ответить — что в этом мире сон, а что явь?
Всё равно. Ей нужно идти. Он её ждёт.
Она шла в дурмане своим обычным путём — по веренице слепых тёмных зал, раздвигая руками тьму, как бархатные мягкие портьеры.
Вот, наконец, та зала. Всё как всегда. Она зажмурилась. Она уже вдыхала терпкий морозный воздух и запах сырой земли из того, другого, далёкого мира. Конечно, это была иллюзия. Но…
Что-то коснулось её плеча. Ледяные цепкие когти. Она обернулась.