Альтернатива. Третья карта. Майор Вихрь
Шрифт:
Звонимир угадал в голосе своего студенческого приятеля что-то такое, что заставило его сказать:
– Знаешь, все-таки я отложу свои бумаги и приеду. Мы и так слишком редко видимся, чтобы терять шальной шанс на встречу. Говори адрес.
Они выпили по стакану сухого вина, которое им налили из бурдюка, пахнувшего козьей шкурой.
– Рад тебя видеть, – сказал Петар, – чертовски рад!
– И я. Ты здорово растолстел, полковник.
– Государство бережет мое время – езжу на машине.
– Надо по воскресеньям ходить в горы.
– Ты ходишь?
– У меня в воскресенье
– И у меня самая работа в воскресенье.
– Какая же у тебя работа в воскресенье? – улыбнулся Звонимир. – Ведь по воскресеньям не бастуют.
– По воскресеньям я должен пьянствовать с итальянскими дипломатами.
– А в понедельник этим заниматься нельзя?
– В понедельник бастуют, это ты правильно отметил. Нет, действительно, суббота и воскресенье у меня самые занятые дни в неделе – сплошные рауты и приемы. А в будни обычная суматоха. То усташи хотят взорвать мост, то профессор Мандич устраивает бунтарское выступление Цесарца в университете, то твой обозреватель, профессор Ричич, входит в контакт с немецким эмиссаром Веезенмайером…
Звонимир понял, что Петар пригласил его отнюдь не из-за того, что заскучал по другу молодости. И даже не для того, чтобы сказать о встречах Ричича с Веезенмайером – перед тем, как ехать к нему, Ричич связался с соответствующим отделом тайной полиции. Звонимир понял, что Петар просил его приехать в связи с деканом исторического факультета профессором Мандичем, потому что знал об их давней дружбе.
– Что писать обозревателю, если у него нет контактов с разведчиками, шлюхами и спекулянтами? Кто его будет читать, Петар? Мы с тобой мечтали заниматься высокой политикой, а нынешние молодые ребята, когда приходят в газету, жаждут попасть в отдел криминальной хроники.
– Почему?
– Потому что это интересно и логично. Поиск карманника отличается логикой. Да и карманник – отброс общества. Это не какой-нибудь воротила, который наймет лучших адвокатов города и любую свою махинацию представит как акт борьбы за экономический прогресс.
«Пусть сам вернется к Мандичу, – подумал Взик, – я не стану проявлять заинтересованность».
– Как Ганна? – спросил Петар.
– Спасибо, хорошо.
– Она у тебя прелесть.
Везич знал из агентурных сводок, что прилетел Мийо, за ним следили с тех пор, как он принимал участие в молодежных демонстрациях после убийства в Скупщине хорватских депутатов. Потом он отошел от политики, занялся философией, но бюрократизм полицейского дела обязывал тем не менее держать его в поле зрения и составлять досье на его публикации в научных журналах. Петар знал, что Ганна, по крайней мере, три часа в день проводит сейчас в доме у брата Мийо, знал, что Звонимир живет с ней плохо, Ганна устраивает ему скандалы по пустякам – так бывает, если женщина очень любит или если не любит совсем. Вопрос о Ганне Везич задал не случайно: он хотел посмотреть, как поведет себя его старый товарищ, а затем сделать вывод о мере его, Звонимира, закрытости.
– Мясо понравилось?
– Великолепное. Косуля?
– Да. Ничего нет вкусней седла молодой косули.
– А поросенок? Маленький кабанчик?
– Тяжело для печени, Звонимир. Мусульмане в этом смысле мудрее нас.
– Я за всеядность! Когда прозвенит первый звонок, организм сам просигналит, что ему можно, а от чего надо отказаться.
– Я не Гитлер. Мне трудно поставить себя на место психически неуравновешенного человека, Звонимир.
– По-моему, драка начнется вот-вот.
– Не драка. Избиение.
– Ты считаешь, что мы так слабы?
– Мы неорганизованны. Мы болтуны. Мы мечемся.
– Что ты предлагаешь, Петар?
– Я предлагаю еще раз выпить.
– Ты не встречал Милицу?
– Как-то встретил. Она стала жирной, ты бы на нее даже не взглянул.
– Наверно. Мы все боимся встреч с молодостью, а особенно с идеалами, которым поклонялись.
– Занятное это дело – молодость, наивность, идеалы.
– У тебя был идеал силы, Петар.
– Почему был? Остался.
– Тогда ты должен ответить мне, как поступать, чтобы нас не избили.
– Научиться хоть немного верить друг другу. Еще мяса?
Наливая холодную воду в высокие стаканы, Звонимир взглянул на часы так, чтобы это заметил Петар. Тот конечно же заметил и рассмеялся.
– Мы с тобой играем во взрослых, – сказал он. – Мужчины перестают играть в эти игры только на смертном одре. Ни в ком так не заложен комплекс полноценности, как в мужчинах, претендующих на то, чтобы быть сильными.
– Не хочешь выступить у меня с воскресным фельетоном?
– Сколько платишь?
– Кому как. Старым друзьям – максимум.
– Я отдаю должное твоей манере вести беседу, – сказал Петар, – но что касается дружбы, здесь разговор особый, как мне сейчас кажется. Ты ждал, пока я начну серьезный разговор, не задавал вопросов, хотя ты должен был задать мне вопрос, так что о дружбе не стоит. И хорошо, что вспомнил про мой идеал. Ты верно понял, Звонимир. Только не в Веезенмайере дело – ты тоже это понял, – а в Мандиче. Не видел его сегодня?
– Нет.
– Полчаса тому назад я прочитал указание моего коллеги, который занимается интеллигенцией: за Мандичем завтра будет пущено наблюдение, а оно приведет наших людей ко всему коммунистическому подполью.
– Не понимаю…
– Выступление Цесарца сделало ясной их связь.
– Не верю.
– Почему?
– Мандич – здравомыслящий человек.
– Именно. Здравомыслящий человек сейчас должен либо примкнуть к нацистам, либо к Коминтерну. Победит одна из этих двух сил. Словом, я хочу, чтобы ты сейчас, сегодня поехал к нему и попросил его прервать все связи с «товарищами», пока они не легализованы правительством. Я ничего не смогу поделать, если связи будут установлены. Их немедленно арестуют, и это будет еще один удар по тем силам, которые могут спасти Югославию в предстоящей борьбе. Часть коммунистов, кстати, уже взята.
– Кто именно?
– Цесарец, Кершовани, Прица, Аджия, Рихтман. Хватит? Или продолжить?
– Ты думаешь, что коммунисты…
– Да, да, да, – прервал его Везич, – да, Звонимир. Они – единственная партия здесь, которая называет себя югославской. Тебе странно слышать эти слова от полицейского? Но не все же в полиции дубины. Кому-то надо сидеть в полиции, чтобы думать и о будущем страны. Мне коммунисты так же антипатичны, как и тебе, но нельзя же быть слепцом! Если мы хотим сохранить государство, мы обязаны включать их силы в расклад общей борьбы.