Альтернатива
Шрифт:
Диц, извинившись, поднялся из-за стола и вышел из кабины, чтобы внимательно посмотреть, кто сидит в зале. Веезенмайер посмотрел на него с улыбкой и сказал:
— Я всегда считал, что чрезмерная конспирация мешает делу больше, чем полное ее отсутствие… Наверное, я сильно ошибался… Неудивительно — я ведь совсем недавно работаю в разведке.
Вернувшись, Диц сказал:
— Там сидит девка из венгерского посольства с испанским журналистом — кажется, из «Пуэбло»…
— Мы им не помешаем? — спросил Веезенмайер,
— Нет, тут есть нюанс, — сказал Диц, перейдя на шепот, — мы пытались вербовать эту девку через мужчин, но она…
— Не будем отвлекаться, — так же улыбчиво перебил Дица Веезенмайер, — у нас очень мало времени, и если мы будем бояться венгерских девок в своем немецком доме, то лучше тогда распустить гестапо… Не завербованные на мужиках девки — не наша забота, мой дорогой Диц. У нас серьезные задачи, и давайте на них сосредоточимся. Вы провели в Чехии три месяца, Зонненброк?
— Да.
— В Праге?
— Да.
— Вы владеете чешским и русским?
— Русским больше, чем чешским.
— А славянские былины знаете? — спросил Веезенмайер.
Штирлиц напрягся, потому что штандартенфюрер сказал эту фразу по-русски.
— Руссише зкаски знайт ошень маль, — ответил Зонненброк, — больше знайт анекдотен…
— В послужном листе вы указали на свое абсолютное знание русского языка… — заметил Веезенмайер.
— Да.
— Рискованно. Вы очень дурно говорите по-русски. Очень. Где вы учились?
— Я жиль в России пьять месисев…
— Говорите по-немецки, пожалуйста.
— Пять месяцев я работал в представительстве «Люфтганзы» в Москве, штандартенфюрер.
— Вам понравились русские?
— Мне нравится свинья, лишь когда из нее сделан айсбан.
Веезенмайер поморщился.
— Знаете что, — сказал он, — врага нельзя победить, если изначально не испытывать к нему почтения, таинственного непонимания и любви. Да, да, я говорю именно то, что хочу сказать, — любви. Презрение — далеко не тот импульс, который родит ощущение собственной мощи… Презрительно можно смахнуть таракана со стола… Диц?
— Да.
— Вы работали в Венгрии, Праге и Софии?
— Я-то как раз болгар люблю.
— Почему именно болгар?
— Ну как… Там было легко: или он с нами, и тогда он по-настоящему нам верен, или он против, и тогда уж он по-настоящему против. Французских штучек — сегодня друг, а завтра враг — там не бывает.
— Но вы знаете, что Болгария — мать славянского языка?
— Да.
— А язык — это инструмент национальной идеи.
— Понятно.
— А национальная болгарская идея замыкается на Москву. И то, что болгары были с нами, есть проявление исторического парадокса. Они внутренне очень не любят нас, Диц.
— Но вы же говорили, что врага надо почитать…
— Я говорю то, что думаю, а вам не обязательно думать так, как я говорю, Диц. Я привык, что мои сотрудники оспаривают мою точку зрения. Я люблю иметь дело с друзьями — а это всегда открытый и доверительный спор, когда каждый отстаивает свою точку зрения. Вы согласны со мной, Штирлиц?
— Нет, штандартенфюрер.
— Почему?
— Потому что вы старший по званию и по опыту работы в славянских странах. Или уж станьте таким начальником, чтобы провести закон об отмене повиновения приказу вышестоящего руководителя.
— А разве я отдавал приказы?
— Нет. Вы поучали нас.
— Вас? Я поучал Зонненброка.
— Мы в разведке не научены
— Вам придется работать соло. Я буду курсировать между Загребом и Марибором, вы — тоже, Дицу предстоит заниматься армией, а Зонненброк, видимо, сосредоточит свое внимание на русской эмиграции — кому, как не ему, поработать с ними? Русская эмиграция имеет широкие выходы на двор монарха, так что Зонненброк может внести свой серьезный вклад в наше общее дело. Вы не сердитесь на меня, друзья? Бога ради, не сердитесь! Я теряюсь, когда на меня сердятся коллеги. Пожалуйста, считайте меня вашим товарищем, я ненавижу иерархические чинопочитания. Вы что-то хотели сказать, Диц?
— Нет, нет, ничего, штандартенфюрер.
— Я хочу кое-что сказать…
— Пожалуйста, Штирлиц… Впрочем, что это я?! — Веезенмайер рассмеялся: мягкое лицо его стало открыто-нежным, как будто он приготовился слушать таинственную историю про карибских пиратов… — Почему я должен давать вам разрешение? Мы же уговорились: без всяких чинопочитаний…
— Я думаю, что Зонненброку будет трудно.
— Вы говорите по-русски?
— Очень слабо. Я посещал курсы, — ответил Штирлиц. — Очень слабо…
— Почему вам кажется, что Зонненброку будет труднее, чем нам?
— Не зная в совершенстве языка…
— Видите ли, русские, особенно в эмиграции, обостренно чутки к вниманию германских, английских и американских представителей. Впрочем, у себя на родине они тоже испытывают гипертрофированное почтение к иностранцам. Если вы хотите вкусно поесть в московском или петербургском ресторанах, никогда не говорите по-русски. Обязательно на своем языке. Но вот если вы поблагодарите русского после вкусного обеда или скажете ему: «Как вы поживаете?» — но обязательно с акцентом, — он будет в восторге… Что делать — каждая нация имеет свои странности. Я думаю, что русская эмиграция пойдет на контакты с немецким инженером Зонненброком, который к тому же что-то понимает по-славянски. Причем начинать разговоры с подобранными кандидатами Зонненброк станет с вопроса: «Чем можно помочь русским изгнанникам? Какая форма материальной, то есть финансовой, и духовной помощи необходима сейчас исстрадавшимся эмигрантам?» Слух о таком немце разнесется немедленно. И мы сможем, как химики по лакмусовой бумаге, определить, кто из эмигрантов станет помогать нам в будущем, а кто окажется нашим противником.
— Зачем они нам? — поморщился Штирлиц. — Мы же едем не в связи с кампанией против Москвы…
— Вы так думаете? — улыбнулся Веезенмайер. — А каковы соображения нашего дорогого Дица?
— Я думаю, что вы правы, штандартенфюрер… Не считайте, что я так говорю из желания угодить вам… Просто ваша мысль кажется мне очень ловкой.
— Ловкой? — Веезенмайер снова улыбнулся своей обезоруживающей, внезапной улыбкой…
— Нет, я хотел сказать — умной.
— А почему? «Ловкой» — это, пожалуй, точнее, чем «умной», — заметил Веезенмайер. — Вам, Диц, между прочим, придется работать ловко, именно ловко. Поймите, друзья, Югославия — страна поразительная, это капля воды, в которой собран весь славянский мир. Мы — экспериментаторы будущего. Нам предстоит постичь, как себя поведут славянские племена, населяющие Югославию; где истоки центробежных и в чем секрет центростремительных сил. А именно эти силы, точнее преобладание одной из них, разваливают большое государство на маленькие княжества, лидеры которых смотрят в рот большому хозяину. Вот что в конечном счете нам предстоит понять, друзья. Вам ясна задача, Штирлиц?