Альянс бунта
Шрифт:
— Когда они узнают, что мы с Фитцем трахались, то будут счастливы ухватится за это, — стонет он. — Они скажут, что ты обвинила Фитца в том, что он домогался тебя и разгромил твою комнату, потому что ты моя девушка. Так легко дискредитировать ревнивую подружку. Они скажут, что Мерси поддержала мою историю, потому что она моя сестра, и…
Никогда не видела его таким. Обычно Рэн равнодушен. Ко всему относится спокойно, решая возникающие проблемы с обнадеживающей прямотой.
Я пересекаю гостиничный номер, в котором мы жили последние несколько
— Все хорошо. Все будет хорошо. Этот человек ни за что на свете не выйдет на свободу после того, что сделал. Присяжные уже изучили доказательства и вынесли свое решение. Они признали его виновным. Фитц может пытаться обжаловать это решение до скончания веков. Это все, что у него есть сейчас. Время. На то, чтобы эти дела вернулись в суд, уходят годы. Кто знает, какие еще улики будут найдены? Сколько еще трупов будет обнаружено в школах, где он преподавал раньше. Это ни к чему не приведет, и он это знает.
В красивых, ярко-зеленых глазах Рэна горит холодная ярость; они вспыхивают злобой, пока парень переживает по поводу нового поворота событий.
— Тогда почему он вообще беспокоится? Почему этот репортер стал донимать тебя, а не меня? — рычит он.
И тут меня осеняет: в этом весь смысл.
— Потому что он знает, что единственный реальный способ зацепить тебя — это затронуть меня. Вот почему ты сейчас так расстроен, не так ли? Ты боишься, что тот парень, Арчер, был прав и теперь на меня обрушится новый натиск репортеров? Что СМИ назовут меня лгуньей?
Рэн резко выдыхает через нос.
— Ты чертовски права, именно об этом я и беспокоюсь.
— Он добивается твоего внимания. И делает это самым лучшим способом, который знает. Сколько раз он писал тебе? Пять раз? Шесть?
Ноздри Рэна недовольно раздуваются. Он рассказал мне о первых двух письмах, полученных от Фитца, но воздержался от рассказа о последующих. Я плохо спала после того, как узнала, что этот психопат пытался связаться с ним, и, полагаю, Рэн не хотел волновать меня еще больше. Но когда это происходило, я понимала — за ужином, когда мы путешествовали по Европе, он сидел молча, ковыряя вилкой в тарелке, погруженный в такие глубокие мысли, что я едва могла его дозваться. После каждого случая Рэну требовалось несколько дней, чтобы прийти в себя. Мне было неприятно, что он не хочет меня волновать, когда это его так сильно беспокоит.
— Да, — говорит он неловко. — Что-то в этом роде.
— И сколько раз ты ему ответил?
— Никогда! Я бы не доставил этому куску дерьма удовольствия даже знать, что я читал его письма.
— Именно. Итак, если он знает, что ты не ответишь ему, то каков будет его следующий план атаки? Естественно, он попытается как-то повлиять на меня. Это всегда привлечет твое внимание. Он знает, что ты готов на все, чтобы защитить меня. Поэтому будет давить на меня снова и снова, пока, наконец, не вызовет у тебя реакцию, и ты не свяжешься с ним напрямую. Полагаю,
Рэн рычит от досады, рычание переходит в рев. Его тело вибрирует, когда он сжимает руки в кулаки и издает разъяренный крик. Ему полезно выплеснуть это наружу.
— Это просто смешно, — шипит Рэн. — Если кого-то признают виновным в нескольких убийствах, он не должен иметь возможности связываться со свидетелями, которые давали показания против него. Клянусь богом, если кто-нибудь из этих журналистов хоть в малейшей степени доставит тебе неудобства, они умрут ужасной смертью. Они пожалеют о том дне, когда родились. Они…
— Эй. Эй, все в порядке. Эй! Посмотри на меня! — Мне приходится обхватить его лицо руками, прежде чем он обращает на меня внимание. — Перестань беспокоиться обо всем этом. Они могут преследовать меня сколько угодно. Мне все равно. Самое худшее, что ты можешь сделать, это позволить им зацепить тебя, Рэн. Ты дашь Фитцу именно то, что он хочет. Вот что мы будем делать. Мы переедем в наш новый дом, купим мебель и сделаем его уютным. Сделаем его нашим. Украсим его ко Дню благодарения, и сколько бы эти идиоты ни пытались нас поддеть, мы им не позволим, договорились?
Рэн корчит недовольную гримасу; иногда он бывает таким ребенком.
— Я не даю никаких обещаний. Если кто-то из этих ублюдков переступит черту и тронет тебя, то получит по заслугам.
Господи, помоги мне с этим упрямым, своевольным человеком.
— А как насчет того, что я заслуживаю? Заслуживаю ли я, чтобы моего парня арестовали и обвинили в нападении, когда мы только начинаем нашу новую совместную жизнь здесь, в совершенно новом городе, в очень престижном колледже, где я не знаю ни единой живой души?
Рэн закатывает глаза, пытаясь отстраниться, но передумывает, когда я прищуриваюсь, глядя на него.
— Меня не арестуют. — Он говорит это с такой уверенностью, что кажется, будто действительно верит, что находится выше закона.
— Клянусь богом, Рэн Джейкоби. Ты доведешь меня до могилы. Подожди здесь.
Я направляюсь в спальню в поисках своей сумочки. Из нее достаю маленький нож, который он купил для меня, когда мы гуляли по Риму. Рэн сказал, что он отпугивает карманников, и что я должна доставать его только в том случае, если серьезно намерена им воспользоваться.
Увидев оружие в моей руке, Рэн невозмутимо вздергивает бровь.
— Надо же. Я думал, мы будем вместе пару лет, прежде чем ты попытаешься меня прикончить.
— Очень смешно.
— Я стараюсь.
— Дай руку.
Рэн с подозрением смотрит на меня.
— Зачем?
— Затем, что я попросила тебя об этом.
— С какой целью?
— Ради всего святого, Джейкоби. Делай, что тебе говорят, и дай мне свою чертову руку.
Он подчиняется и делает то, что я ему сказала, но при этом дуется, как капризный ребенок.