Алые Евангелия
Шрифт:
— Меня вызывают в Палату Непоглощаемого, — сказал Жрец Ада, пристально глядя на письмо в своей руке.
Не сказав больше ни слова, Сенобит направился к Пирате сквозь ряды других членов своего Ордена. Феликссон последовал за ним, не зная подробностей, но храня верность до конца.
2
После грязи Канавы улицы адского города были сравнительно чисты. Они были широки и местами засажены кое-какими видами деревьев, не нуждавшихся в солнечном свете для выживания, их черные стволы и ветви и даже темно-синие листья, свисавшие с них, были скрючены и перекручены, как будто каждый дюйм их роста рождался в конвульсиях. Машин
Весть о появлении Сенобита на улицах шла впереди него, и на каждом перекрестке демоны в темно-фиолетовых мундирах (самое близкое, что было в Пирате к полиции) приостанавливали даже самое оживленное движение, чтобы ни единый гражданин не смог задержать проход Сенобита через город.
По ходу его продвижения, большинство граждан либо выказывали знаки преданности, дотрагиваясь, прежде чем склонить голову, до пупка, грудины и средины лба, либо, в случае чиновников, опускались на колени, чтобы продемонстрировать свое почтение. Преклоняли колена не только метисы и демоны, но и многие из проклятых. Жрец Ада не обращал на них внимания, но Феликcсон упивался всем этим.
Вблизи здания, мимо которых они проходили, казались Феликссону еще более впечатляющими, нежели с холма, на котором располагался монастырь. Их фасады были украшены чем-то похожим на замысловатые мифологические сцены из бытия Люцифера. Фигуры изображались так, чтобы они строго вписывались квадрат, что напомнило Феликссону об оформлении храмов инков и ацтеков, которое он когда-то видел. На этих украшениях были изображены все виды деятельности: войны, торжества и даже занятия любовью — все было изображено очень наглядно. Поскольку он долгое время слонялся по безмолвным, вызывающим клаустрофобию, кельям крепости, время от времени имея возможность видеть город лишь в течение нескольких украденных минут, теперь Феликссон испытывал ощущение отдаленно напоминающее удовлетворение от того, что ему дозволили усладить свой взор столь многим.
— Туда, — сказал Жрец Ада, вырывая Феликссона из его грез.
Феликссон поднял взгляд и увидел, что Сенобит указывает на здание, бывшее без сомнения самым высоким в городе. Оно вздымалось выше, чем глаз мог видеть, пронзая черное как смоль небо. При всей своей громадности, здание было полностью лишено каких-либо деталей. Безоконный, безликий шип, его фасад являл собой саму сущностью обыденности. Дворец был настоящим произведением искусства: строение было настолько безликим, что даже не привлекало достаточно внимания, чтобы мозолить кому-то глаза. Феликссон предположил, что здание было шуткой архитектора, которую тот находил довольно забавной.
Когда они находились в трех ступенях от вершины лестницы, дверь отворилась внутрь, хотя никого не было видно кто бы мог открыть ее. Феликссон отметил легчайшую дрожь в руке Жреца Ада. Сенобит поднял свои лишенные света глаза на каменный монолит, возвышавшийся над ними, а затем сказал: — Я здесь, чтобы предстать перед судом. Если решение будет не в мою пользу, ты должен уничтожить все мои начинания. Ты меня понял?
— Фсё? — сказал Феликссон.
— Не поддавайся сантиментам. У меня здесь есть все, что нужно. — Он постучал по виску неправильно сросшимся после перелома указательным пальцем правой руки. — Ничто не пропадет.
— Да, Хозяин. Могу делать.
Сенобит отвесил легкий одобрительный кивок, и они вместе вошли внутрь.
3
Внутри
Тусклые коридоры освещались большими голыми лампочками, свет, излучаемый ими, постоянно мерцал — нет, трепетал — как будто внутри были живые источники света. Пройдя по коридорам и в шесть раз повернув за угол — каждый из них врезался в память Феликссона, — они вышли в место поразительного великолепия. Феликссон предполагал, что все здание являлось ульем безликих коридоров, но он ошибался. Помещение представляло собой открытое пространство, омываемое светом, и расположенное внутри единственной, светоотражающей металлической трубы, шириной около десяти футов, которая возносилась от пола до потолка, находящегося так далеко над головой, что тот оставался невидимым.
Сенобит указал в темноту над ними и произнес одно слово:
— Туда.
Они осуществили восхождение по широкой винтовой лестнице, угнездившейся внутри отражающей трубы. Каждая металлическая ступенька была приварена к каркасу. Но даже здесь, в этой элегантной конструкции, ощущалось инфернальное прикосновение. Каждая из ступеней была установлена не под девяносто градусов к вертикали, а под девяносто семь, сто, или сто пять, каждая из их отличалась от предыдущей, но все они слали одно и то же послание: здесь все нестабильно; кругом опасность. Перила для предотвращения падения на случай, если кто-то оступится, были непредусмотрены — только ступень за ступенью, спроектированные так, чтобы сделать восхождение как можно более головокружительным.
Однако, Сенобит был бесстрашен. Вместо того, чтобы подниматься по лестнице со стороны колонны, где он хотя бы мог насладиться иллюзией безопасности, он постоянно поднимался по открытому усеченному краю ступеней, как будто испытывая судьбу. Иногда предыдущая ступень крепилась под более крутым углом, заставляя совершать широкие шаги на следующую ступень, но, каким-то образом, Жрец Ада умудрялся подниматься с непринужденным достоинством, оставляя Феликссона плестись позади, отчаянно цепляясь за несущую колонну. На полпути их путешествия он начал считать ступени. Феликссон добрался до трехсот восьмидесяти девяти, прежде чем Жрец Ада исчез из его поля зрения.
Изнемогая, Феликссон продолжил подъем, а на вершине лестницы обнаружил арку, как минимум вдвое выше своего роста. Сенобит уже прошел под ней и с удивлением обнаружил полное отсутствие како-либо охраны — по крайней мере, видимой. Феликссон последовал за своим хозяином, так сильно склонив голову, что не видел ничего из находившего в палате, в которую привел его хозяин. Феликссон понял, что они находятся под большим куполом, вздумавшимся не менее чем на двести футов, хотя с наклонной головой было трудно оценить более точно. Казалось, вся палата была вырезана в белом мраморе, включая пол, пронизывающий его подошвы ледяной стужей, и хотя он изо всех сил старался не издавать и звука, купол улавливал каждый наилегчайший отголосок и отражал его эхом в своей вышине, прежде чем добавить к сомну бормотаний, шагов и тихих всхлипываний, который растекался канавой вдоль дальнего края пола.