Алые губы со вкусом иллюзий
Шрифт:
Последними на арену выходили мужчины, которых, в отличие от женщин и детей было шестеро. Опять же ты вызывала их на сцену по очереди и каждому давала выпить бокал вина. По крайней мере, мне казалось, что это было вино, но оно наверняка было волшебным, потому что жидкость в прозрачном бокале искрилась, словно в нее насыпали бриллиантовую крошку или влили солнечного света. Опять же, ты не раскрывала своих секретов, и никто из сидящих в зале, даже не догадывался какое же волшебство ты творила. Но мужчины уходили с точно такой же сияющей улыбкой, как и женщины. Правда, улыбкам зрителей было далеко до твоей улыбки. Мне вообще казалось, что в мире нет улыбки, что смогла бы затмить твою, настолько ярко она сияла.
Последним зрителем, которого ты вызывала на сцену, всегда был я. Каждую пятницу, без исключений, ты вызывала меня на
Ты едва заметным движением пальца подзываешь меня к себе, будто говоря, что мне нечего бояться, но я и так не боюсь. Я больше всего на свете жажду того момента, когда окажусь рядом с тобой, когда вдохну аромат твоих волос, в котором можно различить нотки грейпфрута и ванили, когда увижу вблизи блеск твоих ярко-алых губ. Я просто хочу стоять рядом с тобой всю свою жизнь, многие годы, а быть может, даже века, но никак не пару минут, которые сопровождаются бурными овациями.
Мои ноги дрожат, пока я спускаюсь по ступенькам, считая их про себя. Мне немного стыдно, что я так волнуюсь, ведь обычно я таким не бываю, но как только я пытаюсь вспомнить о том, какой я в обычные дни, когда не нахожусь на представлении, то все мысли из головы словно бы испаряются. Сейчас я живу только этими представлениями и все остальное для меня просто утратило ценность. Где-то в далеких закоулках памяти, похожих на пустынные городские улицы, по которым ветер носит вчерашние газеты, у меня пылятся воспоминания об учебе, работе, семье. Я помню лицо мамы, но его черты причудливо смешиваются в моем сознании с чертами твоего лица. Я помню, что учусь сейчас в музыкальной консерватории и играю на скрипке, но все мелодии перерастают в громкие овации, стоит лишь мне о них подумать. Я помню, что мне нужно подготовиться к экзамену, написать небольшую сонату для фортепиано, к написанию которой я еще даже не приступал. Я помню, конечно, я все помню, но сейчас это не имеет для меня значения. Сейчас, когда моя нога коснулась красного бархата арены, когда мне осталось сделать лишь несколько шагов, чтобы приблизиться к тебе, вся моя жизнь мне кажется иллюзией, ничего не значащей иллюзией.
Ты нежно берешь меня за руку и выводишь на самую середину арены. Ты что-то говоришь зрителям, изящно указывая на меня рукой. Я замечаю, что твои ногти коротко подстрижены и покрашены ярко-алым, как и твоя помада, лаком. Но я совершенно не слышу твоих слов, как будто я нахожусь в стеклянном кубе, что позволяет видеть, но не пропускает звука. В моих ушах не переставая гремят аплодисменты и мне кажется, что тем, кто выходил на сцену ранее, не аплодировали так громко, но сейчас я не могу положиться на свои воспоминания, потому что стою рядом с тобой. Я перестаю думать о чем либо и любуюсь тобой. Я вижу, как двигаются твои губы, и даже слышу слова, что срываются с них, словно белые голуби, но я не вдумываюсь в то, что они означают. Я лишь слушаю твой голос, его интонации, переливы. Если бы у твоего голоса был запах, то он бы пах корицей, ванилью, ментолом, опавшими листьями и страницами старой книги. Если бы у твоего голоса был вкус, то он напоминал бы пирожные с ореховым кремом и кофе, приправленный кардамоном. Я смотрю на твои губы и пытаюсь представить, какие же они на вкус. Пахнут они наверняка вишней, такой спелой и темной, глубокого бардового оттенка вишней, сок которой растекается по языку божественным нектаром. А вот их вкус… Он для меня остается загадкой. Стоит мне только представить что-нибудь,
Пока я погружен в свои мысли ты все время говоришь о чем-то. Но разговариваешь ты не со мной, а со зрительным залом. Я замечаю, что на лицах зрителей замерло восторженное выражение. Аплодисменты затихают лишь тогда, когда ты говоришь, чтобы вновь вспыхнуть, как бенгальский огонь, спустя минуту.
Меня охватывает некоторое подобие волнения, потому что я не совсем понимаю, что происходит. Я смутно припоминаю, что каждая пятница проходит именно так, каждый раз я немного сбит с толку поведением публики, но потом я обо все этом забываю. И сейчас мне хочется выкинуть всяческие мысли из головы и думать лишь о тебе, в конце концов, только ты являешься для меня важной частью мироздания, а все остальное лишь мелочь.
Я рассматриваю черты твоего лица. Кожа белая, но я даже в мыслях не могу допустить ее сравнения с фарфором или мрамором, ведь, несмотря на бледность, твоя кожа излучает тепло, я бы сравнил ее с нежным безе. Глаза твои похожи на горячий шоколад, в который плеснули немного солнечного света, а волосы напоминают темный гречишный мед. Я усмехаюсь, поймав себя на том, что сравниваю тебя со сладостями. Наверное, это потому, что ты действительно похожу на конфету – нежная карамелька в яркой обертке.
Ты замолкаешь и кланяешься публике, вновь изящно указав на меня рукой. Я замираю, не зная, что делать, и восхищаюсь твоими движениями. Неожиданно я понимаю, что просто должен поговорить с тобой после выступления. Я удивляюсь, что эта мысль не посещала меня раньше, ведь неделя, которую я проживал в ожидании следующего выступления, скрашивалась лишь воспоминаниями о тебе. Я грезил тобою, я видел твое лицо на клавишах фортепиано, я слышал твой голос в каждой мелодии… Мне хочется разозлиться на себя за глупость, но я настолько счастлив, что прощаю себе ошибки прошлого, ошибки, которые тяжелее всего простить.
Ты показываешь мне рукой, что я могу возвращаться на свое место, и я улыбаюсь тебе в ответ. Я надеялся, что ты что-нибудь шепнешь мне на ухо, но нет, ты секунду смотришь на меня, и я вижу в твоих шоколадных глазах легкое смятение или беспокойство, мне сложно описать то чувство, что промелькнуло в твоем взгляде. А затем ты, как ни в чем не бывало, поворачиваешься к публике и улыбаешься своими алыми губами, заставляя померкнуть софиты и даже солнце. Ты кланяешься зрителям и уходишь со сцены.
Я замираю на лестнице, не дойдя до своего места, и вспоминаю, что ты закрываешь это представление, поэтому я резко поворачиваюсь и бегу вниз, пока люди, на лицах которых еще играла счастливая улыбка, не успели встать со своих мест.
Я успел выйти из цирка до того, как шумная толпа нагнала меня в узких проходах. Мое сердце билось вдвое быстрей, чем обычно, пока я стоял чуть сбоку от цирка и смотрел, как довольные люди покидают здание. Дети даже пританцовывали от радости. Мне казалось, что и взрослые не прочь спрыгнуть со ступенек с радостным смехом, но возраст им этого не позволял, и они чинно спускались, тихо обсуждая представление. Сколь много ограничений накладывает реальный мир. Под крышей цирка любой взрослый смеялся громко, как ребенок и улыбался так же искренне, а стоит только выйти на серый асфальт улиц, как все вспоминают о возрасте и положении в обществе – смехотворных отговорках, которые не позволяют делать того, чего хочется более всего на свете.
Дождавшись, пока толпа рассеялась, я присел на ступеньки. Все мои мысли словно бы упорхнули из головы, как напуганные птички. Я знал только одно – скоро ты выйдешь из цирка, чтобы направиться домой, и я должен тебя дождаться, чего бы мне это не стоило. Я был готов просидеть на холодных серых ступенях час, два часа, всю ночь, лишь бы увидеть твое лицо, твои алые губы. Я напоминал себе маленькую пылинку, потерявшуюся в бесконечности вселенной. Мне казалось, что с каждой секундой я немного растворяюсь, превращаясь в звездный свет. Я глянул на свою руку, и мне действительно показалось, что она стала чуть бледнее. В первый момент я вздрогнул, словно желтый осенний лист, испугавшийся ветерка, забирающего его в последний путь, но потом тихонько рассмеялся. Если бы можно было так просто исчезнуть с земли, лишь пожелав этого, то людей на планете было бы намного меньше. Но мне совершенно не хотелось исчезать, по крайней мере, пока я не увижу тебя.