Алые перья стрел
Шрифт:
Из восьми разведчиков только двое догадались надеть плотные куртки с длинными рукавами и штаны. Шестеро пришли в майках и трусах. Через полчаса майки превратились в немыслимое рванье. Пот заливал глаза, но вытереть его было нечем — хвоя для этого не годилась, а лопухи под ногами не росли. Рос жесткий вереск, в котором прыгали маленькие кузнечики. Они были безобидны, а вот разбуженные комары освирепели. Пришлось пустить в ход обломанные еловые ветки. Их буйное вращение над головами явно демаскировало разведчиков. Варфоломей от возмущения чуть было не заорал во весь голос: «Потерпеть не
…Василь с ободранными в кровь коленями и локтями, с перемазанным смолой и раздавленными комарами лицом лежал на крошечной лужайке и тыкал пальцем в свежий след костра. Ветерок еще не сдул белесый налет пепла на обгоревших скелетиках веток. А больше здесь ничего не было. Ни самогонного аппарата, ни каких-либо его признаков. Не было даже ямок от кольев, которые чаще всего вбивают у костров. Ни спички, ни окурка. Ничего.
— Дурацкий какой-то костер, — прошептал Юзик. — Будто пришел человек, разжег огонь, постоял над ним и ушел.
— То-то что постоял, — согласился Варька. — Если бы он сидел, так на вереске осталась бы вмятина.
Согласились, что найденное кострище отношения к самогонщикам не имеет, и двинулись дальше.
Следующий сигнал поступил от Петра, коротко ухнул удод: «Худо тут!» На зеленом мху лежал кусочек яичной скорлупы.
— Тоже мне — след! — хмыкнул Юзик. — Тебе сказано, человечьи следы искать, а не птичьи. Ну выпало яйцо из гнезда, разбилось…
— В-во-на как! — насмешливо протянул Петро. — В августе-то яйца в гнездах бывают? Эх ты, юннат… И где видано, чтобы птицы свои яйца в городе клеймили?
Ребята присмотрелись. На осколочке скорлупы отчетливо проступали красноватые знаки. Ясно можно было разобрать две цифры, разделенные точкой: 9.7.
— И опять, значит, не самогонщик яйцом закусывал, — подытожил Варфоломей. — Что у них, своих курей нет, чтобы клейменые яйца покупать в магазине? И потом, в нашем райцентре синей краской их метят, а не красной.
Сошлись на том, что приезжали, видимо, на выходной день отдыхающие из Гродно, от них и осталась городская скорлупа. Только Петро с сомнением качал головой и про себя хмыкал: «Видал я тех отдыхающих. Они после себя не кусочек с ноготок оставляли, а полберега выбеливали скорлупой на Немане».
Свою находку он не выбросил, а завернул в березовый листок и спрятал на животе под майку.
По Варькиной прикидке, поиск продолжался уже больше двух часов, и прошли они километра два. Так они скоро и на берег Немана выйдут. Тогда придется признать полный провал операции. Конечно, брехло Юзик получит по шее, но от этого не легче.
Не крик, а истошный вопль разнес в клочья сумрачную тишину ельника. Где-то на левом фланге цепи панически орал Микола. Тотчас же к нему присоединились семь других мальчишеских глоток. Взвилась над лесом стая перепуганных голубей. Смолкли и попрятались дятлы. И наоборот, оголтело застрекотали невесть откуда взявшиеся сороки. Продолжая орать, мальчишки ломились по направлению Миколы, а навстречу им ломился… медведь. Самый настоящий. Он улепетывал от дикого визга Миколы и, повстречав других пацанов,
А трясущийся от страха Микола продолжал вопить и показывал рукой в сторону, как раз противоположную той, где скрылся косолапый.
— Там, та-аам! — всхлипывал он.
— Да не там, а наоборот! — озлился Варька. — Хватит глотку драть, медведь больше тебя передрейфил.
— Не-е, там! Вон же елки шевелятся!
Действительно, и в той стороне было заметно движение кого-то крупного и ясно слышался удаляющийся треск.
Неужели они повстречали сразу двух медведей?
Злополучный керогаз был выключен, дом заперт, ключ спрятан под половичок на крыльце, и они шли по луговой упругой тропинке, как и шесть лет назад. Но тогда они как-то умещались на тропинке рядом, а сейчас оставалось одно из двух: идти гуськом или тесно касаться плечами. Попробовали то и другое. Не получалось.
— Сядем лучше, — сказала Паша около ольхового куста.
— Сядем, — согласился Алексей. — Тем более что именно на этом месте мы с тобой тогда поссорились.
— Не помню.
— Ну как же! Ты меня все жалела как хворого, а я видел себя этаким мужественным героем и ляпнул тебе какую-то чушь. Ты обиделась… А потом мы помирились. Помнишь?
Ей хотелось опять сказать «не помню». Но она не умела врать. Она все помнила, и, уж конечно, больше, чем этот сегодняшний Алексей Вершинин — шикарный студент какого-то далекого университета да еще загадочного факультета журналистики. Да еще после московской практики в газете «Комсомольская правда». Что у него могло остаться в памяти об их тогдашнем детском знакомстве? Кто знает, сколько раз с тех пор он ссорился и мирился с другими девчонками и девушками, которые не чета ей, деревенской простушке? Недаром за шесть лет — всего шесть писем. В основном к праздникам.
Она не обижалась на него за то, что не писал. Сама виновата. Ясно, что ее редкие и сдержанные ответы не могли вдохновить Лешку на теплую переписку. Она и подписывалась как-то по-глупому официально: «Знакомая тебе пионерка Прасковья Мойсенович». Потом — «знакомая комсомолка».
От одного она не могла удержаться: наступая на горло собственной гордости, не стеснялась при каждой встрече с Софьей Борисовной дотошно расспрашивать, что пишет «Лешенька» в семью Вершининых. И потому почти в деталях знала его жизнь за шесть лет.
А что ему известно об ее жизни? И интересно ли ему знать? Правда, в первое же утро он разыскал ее, но, кажется, мимоходом, ради прогулки после завтрака. Сидит вот в своей фасонистой тенниске, пряжками на туфлях поблескивает, брюки подтянул на коленях, чтобы пузыри не вздулись. Такой уж не покраснеет, если случайно коснется девчоночьей шейки, как однажды случилось у них — в душном сарайчике, когда она доила корову Трижды…
— Паш, а как живет Иван? Я знаю — он все в председателях ходит, — сказал Алексей.