Алый знак доблести. Рассказы
Шрифт:
В отличие от французов, он не рисует профессионального пути Мэгги. Он обращается к обстоятельствам, которые увлекли ее на дно, а потом изображает ее гибель.
Сюжет, таким образом, прост, даже банален. А. П. Чехов, формулируя свои поэтические принципы, сказал: «Сюжет должен быть нов, а фабула может отсутствовать». Крейн не мог знать этих слов. Но по-своему он шел тем же путем, отказываясь от исконного англосаксонского «фабулизма». Справедливость требует заметить, что с этой традицией борется не он один. Амброз Бирс мобилизует для этого поэтику кошмаров и ужасов, а позднее
«Мэгги» — первая книга, где Крейн дает пример своей жесткой, законченной стилистики. Он старается не комментировать, избегает красивости; трезво и порой даже деловито описывает явления действительности, стараясь разбудить в них самих тот выразительный язык, которым они говорят. Деталь, которой он пользуется умело, но скупо, никогда не является для него самоцелью. Мы уже достаточно хорошо знаем мать Мэгги с точки зрения психологической, когда эта характеристика дополняется весьма эмоциональным портретом женщины.
Крейн использует то, что впоследствии кинематографисты назовут крупным планом. Слова просты, но полны динамизма, банальный эпитет в сочетании с глагольной формой приобретает эмоциональный подтекст. Так словесное мастерство Крейна возвышается до степени живописной убедительности.
В качестве сюжетной основы повести Крейн избирает типичный случай, почерпнутый из городского фольклора или газетной хроники. Здесь нет никакой исключительности. Все просто до предела. Крейн обладает способностью, характеризующей больших мастеров, доводить банальность до искусства. Мэгги — типичное дитя улицы: мать ее распутная, вечно пьяная женщина, только с этой стороны всем известная. Это типичная мещанка, которая добавляет к своим порокам отвратительное лицемерие. Именно она первая начинает разрушение жизни своей дочери.
Гневом и ужасом по отношению к миру «респектабельности», то есть лицемерия и ханжества, пронизана эта повесть. Новые «спасители» пекутся не о чужих душах, а о своей репутации. Брошенная, отвергнутая всеми, Мэгги кончает самоубийством. Крейн — не писатель, который пишет «в лоб», поэтому самоубийство Мэгги не показано. Тем более впечатляющей является картина последнего, крестного пути девушки среди атмосферы разврата и пошлости. Эту заключительную картину автор перемежает изображением забывшего о ее судьбе, веселящегося Пита.
Повесть написана о «респектабельных» людях, прикрывающих внешней формой христианского благополучия свое полное равнодушие к судьбам человека.
Тема общественной безответственности всегда глубоко занимала писателя, и к ней он возвращается в рассказе «На тему о нищете».
Герой его тоже отщепенец, на этот раз юноша. Фабула в этом рассказе еще менее заметна, чем в «Мэгги». Дождливый вечер в городе, ночь в ночлежке и утро — вот все происшествия в этой новелле. События заменены чувственной остротой деталей:
«Через несколько минут после начала этого путешествия юноша почувствовал, как у него подступает к горлу тошнота: откуда-то из темных, таинственных углов внезапно поползли странные, непередаваемые
Рассказ с самого начала строится вокруг метафор, связанных с темой разложения и кладбища:
«Юноша запер шляпу и башмаки в саркофаг…»
«Он долго дрожал на этом сооружении, похожем на могильную плиту…»
«Почти все спящие здесь казались статуями, изваяниями, мертвецами. Нелепые ящики, торчавшие повсюду, словно надгробные памятники, придавали комнате странный вид, делая ее похожей на кладбище, заваленное трупами, оставленными без погребения».
Тема человеческой разбитой судьбы — основная тема новеллы. Сплетаясь с ней, прорастает и тема человеческого одиночества, отрешенности от мира, усталости.
Все эти люди, о которых говорится в рассказе, — несчастные жертвы жизненных катастроф. Их ночные стоны — не просто стоны, а единый приступ отчаяния, в котором вылились страдания целой общественной группы.
Пока эти люди еще не одеты, то есть пока на них не появляются знаки социальных различий, они еще напоминают людей, и порою красивых людей. Но как только они одеваются, они сразу обращаются в уродов:
«Некоторые беспечно разгуливали нагишом. Среди них было несколько мускулистых силачей — их гладкая красновато-коричневая кожа блестела. Они принимали позы и стояли величественные, как статуи, похожие на индейских вождей. Но как только они напялили свои нелепые лохмотья, с ними произошла разительная перемена: они сразу стали корявыми и нескладными».
Тема людских бедствий предстает перед нами и в новелле «Люди в непогоду». И здесь сюжет сведен к минимуму, да и индивидуальный, характерный герой здесь отсутствует. Это этюд, получивший наиболее последовательное раскрытие в романе «Алый знак доблести».
Основное внимание писателя как бы устремлено на описание борьбы между людьми и природой. Природа равнодушна и зла, но в ней нет сознания, и протестовать против нее бессмысленно. Тем сильнее в сопоставлении с нею становится подразумеваемое равнодушие сильных мира сего к своему ближнему.
Крейн мастерски характеризует массы. При описании он употребляет самые различные планы. Он даже как бы открывает съемку сверху, описывая толпу, увиденную с высоты небоскреба.
Стивен Крейн, как всякий художник, стремится создать образ — обобщение. И не случайно снова встает уподобление статуям, на этот раз не надгробным, а величественным, античным. И, конечно, не случайно воспоминания о естественном состоянии ассоциируются с индейскими вождями, «естественными людьми» американского материка. С одной стороны, Крейн как бы обращается к стилистике Возрождения, когда обнаженное человеческое тело выступало как символ человеческого вообще. С другой стороны, он заставляет вспоминать традицию американской литературы от Купера до Брет Гарта.