Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга
Шрифт:
В ватной тишине слышались слабые хлопки и щелчки разрядов. Внезапно свет погас. В пушистом угольно-черном облаке беззвучно плясали пучки молний, они скручивались в жгуты, свивались в диковинные письмена и плыли в воздухе огненными начертаниями, как буквы на пиру Валтасара. Ужели исчислено царство его? И словно отвечая на немой вопрос, весь металл, какой был в лаборатории, засветился изнутри зеленоватыми кошачьими огоньками, что-то ухнуло весело и грозно, взорвалось и рассыпалось мерцающими всполохами – и наступила тьма. Когда снова зажегся свет, стального шара уже не было на платформе…
Ворга мертвых
Конец августа 1908 года,
фактория
Горбоносый олень вспомнил старую кочевую тропу и побрел в сторону сожженного плоскогорья. В угрюмой тишине позванивали костяные бусы и сушеные копытца, привязанные к уздечке.
За оленем, держась за повод, шел человек. Он был уже старик, со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и костлявыми, бурыми от старости ладонями, но и в поречье Катанги, и в соседних улусах не было аяна сильнее, чем он. Он один понял знак Агду и увел своих людей со старой Оленьей тропы за перевалы Чулым и Ядуликам. Без оленя нет шамана, и даже прозвище у него было подходящее: Илимпо – Оленьи Ноги.
Прежде он частенько бывал в этих краях: по верховой тайге проходила старая кочевая тропа и дважды в год эведы-кочевники прогоняли здесь свои стада. Все лето над болотами висели тучи мошкары, и комариные столбы плясали выше верхушек самых высоких деревьев. Теперь гнус исчез, а деревья лежали вповалку, вершинами на север, точно причесанные огромным гребнем, а другие стояли, начисто лишенные сучьев, как черные пальцы, указующие в небо, туда, откуда пришел Огненный бог Агду.
Илимпо хорошо запомнил тот день: Земля натужно гудела, реки забыли свой путь к низовьям, и, поднятые вихрем, летели по небу олени. В тот день на Катанге ураган сорвал летние берестяные чумы и разметал стада, а на реке Чомбэ образовался новый порог.
Люди не сразу пришли в себя, а когда все же опамятовали, то женщины стали плакать о сгоревших в тайге лабазах, об оставленной там зимней одежде и пропавших шкурах. В фактории Ванавара рассказывали о молодом охотнике. Он первым отправился на пожарище и нашел круглый камень, блестящий, как олово. Но охотник вскоре умер, а его перепуганные родичи отнесли камень обратно в тайгу и забросили подальше.
Илимпо не держал лабаза, и чума у него тоже не было, ибо только три вещи на земле достойны шамана: олень, бубен и дым его трубки. В клубах листового самосада слышнее были голоса духов, они звали его на сгоревшее плато, чтобы забрать сокровенный дар Агду, и, хотя духи знают больше людей, он не поленился порасспросить старух в стойбище, где искать оловянный шар.
Вываленная и сожженная тайга внезапно окончилась, впереди шумел чудом уцелевший кедрач. Среди стволов виднелась небольшая воронка, полная темной, прозрачной воды, она слегка парила на вечернем холоде, точно котелок с чаем. Скважина еще не успела затянуться илом и просматривалась до самого дна. Старик торопливо скинул плащ, стянул кафтан и порты, стачанные из продымленных шкур, и, блаженно вздыхая, вошел в теплую воду. Ему пришлось нырнуть с головой несколько раз, прежде чем в его ладонях очутился шар из белого железа. По ободу его бежали знаки, похожие на говорящие знаки русских. Илимпо провел пальцем по вдавленным линиям, пытаясь понять, зачем Агду украсил шар этими округлоровными начертаниями, – может быть, он хочет, чтобы Илимпо передал его русским?
Илимпо не любил русских. Год за годом русские уходили все глубже в тайгу, строили станки и новые фактории, жадно рыскали «желтый камень», рыли графитовые ямы на берегах Омоля, валили вековые леса и бежали все дальше на север в железные горы, к вечным полярным льдам. Это правда, что русские научили эведов печь хлеб
Как и положено сильной шаманке, она подолгу одиноко жила в тайге, собирала коренья и травы, но никогда не охотилась, и эведы с уважением и страхом звали ее Эден-Кутун – Великой Хозяйкой, а те немногие из русских, которым была открыта дорога к ней, – Камой – Белой Шаманкой – и Царицей остяков.
Поговаривали, что Белой Шаманке не одна сотня лет и встретить ее молодой – хорошая примета. Случалось, что она приходила в облике лесной старухи Эгидель, и это приносило разорение и гибель оленьих стад, а бывало и еще хуже – Костяная женщина, тусклая, как убывающий месяц, одетая в рваный плащ, обходила становища с колотушкой, и следом за нею шло моровое поветрие. Стоило Хозяйке стряхнуть снег с собольих оплечий, и пять улусов по обе стороны от Омоля накрывала метель. Жизнь и Смерть держала Хозяйка в своих руках, казнила и миловала, дарила и отбирала, и была сколь строга, столь и милостива.
«Женщины-шаманы гораздо сильнее шаманов-мужчин, – думал Илимпо. – Мужской дух приходит издалека, с седьмых небес от Отца-Неба, а женский поднимается к нему от Земли и Воды. Материнская сила Воды и Земли сотворила этот мир, и сама Древняя Матерь помогает своим дочерям во время камланий».
Ветер с верховьев принес ранние заморозки, густая шуба тайги стремительно линяла под осенними ветрами, и даже Солнце-дыл каждый день теряло свои волосы.
«Дыле помнит свой путь по небу, – думал Илимпо, – оно вернется юным и сильным, и на горных пастбищах зазеленеет трава, и вместе с приплодом вернутся души оленей, погибших во время зимнего перехода, и только река моей жизни не знает пути назад…»
Он не сразу заметил, что с его телом творится что-то неладное: его шаманские косицы почернели и залоснились, десны неудержимо чесались и в пустом запавшем паху поселилось давно забытая тяжесть, – но Оленьи Ноги старался не замечать перемен, полагая, что это шутки зеленоглазого весельчака Удыгира, таежного лешего. Однако странные перемены случились и с шаром: в нем поселился смуглый черноглазый парень в налобной повязке Илимпо.
Через несколько дней пешего перехода через бобровые завалы и широко разлившийся Емжач он вышел на Учу и, поднявшись к верховьям, нашел тайную тропу между увалов. Тунгусы называли ее Хокто Буни – Ворга Мертвых, потому что брели по ней похожие на тени люди, и шли они всегда в одну и ту же сторону, к воротам Солнцева селенья – стойбища остяков.
Таежные остяки: ханты-охотники, селькупы-рыбоеды, бродячее племя шуш-кут и низкорослые кето – жили южнее, в Сибирской котловине, по Оби и Югану. Здесь, на Енисее, остяками называли потомков рослых голубоглазых русов, пришедших в эти края за крестом и волей. Этот дивный род; пять или шесть русских семей под началом Камы владели золотой факторией на Уче, куда чужакам был путь закрыт. Работников и старателей брали пожизненно, и на царские прииски и заводы они уже не возвращались.
До становища Эден-Кутун Оленьи Ноги добрел к первому снегу, прошел сквозь незапертые ворота и подивился неожиданной пустоте: все лето между изб, амбаров и складов сновали молчаливые люди: рудознатцы и добытчики камней, гранильщики, мастера и простой рабочий люд, прикипевший душой к каменному делу. На речной пристани стучали уключины и гомонили лодочники, но сезон добычи давно закончился, и старатели словно ушли сквозь землю; говорили, что все, кто служит Белой Шаманке, и впрямь прошли сквозь землю и вернулись к жизни благодаря ей, потому они верны, как псы, и никогда не покидают свою Хозяйку…