Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга
Шрифт:
– Режьте на куски, не видать вам моей умной смолки, – шептал Марей, – а без меня дороги к Дию вам не найти! И тайны Николаевой не вызнать!
Русская тайна
Ранним утром Барнаулов выехал в Печатники, в женский следственный изолятор на краю Москвы. На руках у него было собственноручно выписанное редакторское задание и заверенный каким-то важным чином пропуск на территорию тюрьмы для написания репортажа. На заднем сиденье лежал пакет с передачей для Илги.
Кирпичный бастион «женской крепости» почти затерялся среди серых безликих складов, терминалов и железнодорожных
– Скажите, госпожа лейтенант, где машину поставить? – окликнул он служилую даму в окошечке КПП.
– Подождите… и машину пока уберите: у нас вывоз!
Из ворот выехал автофургон, и створки снова сомкнулись. Барнаулов с внезапной тревогой посмотрел на служебный автобус с темными, зарешеченными изнутри окнами.
Чтобы не терять времени, он прошел в приемную, сдать передачу. Ему повезло: окошко только открылось, и он оказался первым и единственным в это утро посетителем.
– Примите… для Ингибаровой… – Он протянул сверток и опись.
– Тамира Ингибарова выбыла, – последовал ответ.
– Ее на допрос повезли? – допытывался Барнаулов.
– Отойдите от окна, вопросы задавать не положено!
– Кто сейчас выехал? – умоляюще спросил Барнаулов у сидящей в «стакане» охранницы, непреклонной, как жрица Судьбы.
– Прошу вас, это очень важно!
Закаленное сердце милиционерши невольно дрогнуло навстречу его отчаянному голосу. Она раскрыла учетную книгу.
– Ингибарову… На следствие… – шепотом подсказала она и захлопнула книгу.
Барнаулов бросился к машине, надеясь догнать пыхтящий тихоход на подъезде к шоссе. Длинная очередь из разномастного транспорта выстроилась у железнодорожного переезда, но Барнаулов по обочине объехал пробку, выискивая приметный автозак, и нашел его у самого шлагбаума. Пристроившись в хвост, он вырулил на эстакаду и двинулся по переполненной в этот час кольцевой автодороге, но фургон неожиданно свернул на загородное шоссе и прибавил скорость. Барнаулов следовал за ним на безопасном расстоянии. Они миновали несколько развилок с указателями неизвестного назначения, пока не уперлись в ворота военной базы.
О том, что девушку везут не на допрос и не на следственный эксперимент, стало ясно после того, как Илгу с рук на руки сдали наряду охранников в черных униформах. Пустой фургон развернулся и уехал, выстрелив на прощание бензиновыми кольцами.
Барнаулов осмотрелся: капитальный забор с камерами слежения по периметру и сварные ворота, без сомнения, принадлежали некоему могущественному ведомству. В небе кружила пара патрульных вертолетов, выкрашенных в стиле милитари.
На площадке рядом с воротами базы парковались иномарки, и позади барнауловского авто уже сигналили автомобили, свернувшие с трассы позже него. Барнаулов освободил узкий подъезд и лихорадочно ощупал карманы: пропуск, удостоверение военкора, права на машину и маленький золотистый жетон, врученный Авениром.
Охранники базы выстраивали автомашины, из них по одному, реже по двое выходили пассажиры и предъявляли постовым что-то вроде брелоков или золотистых амулетов, и Барнаулов решил рискнуть. Он вышел из машины и уверенно направился к КП. Охранников было двое. Один сидел за компьютером, другой следил за проходившими через КП «гостями», он поднес жетон Барнаулова к сканеру, и на мониторе выскочила надпись, которой Барнаулов не видел, но смотревший кивнул головой и пропускник замигал приветливым зеленым глазом.
В сосновой роще были разбросаны корпуса зданий, слегка похожие на больничные. Все вновь прибывшие прекрасно знали маршрут и ровной цепочкой двигались по дорожке, обсаженной туями, прямиком к зданию из серого ракушечника. Барнаулов пристроился к группе и беспрепятственно просочился сквозь хрустальные вертушки дверей с приметной «собачьей головой».
«Домини канес, – припомнил Барнаулов, – символ опричины, первой спецслужбы в истории Руси и одновременно средневековой инквизиции. Так вот где собака порылась…» Некогда орден монахов-меченосцев, оборотней Христовых, выгрызающих крамолу из живого тела народного, избрал своим символом песий оскал. Инквизиторские замашки ЧК, НКВД, МГБ и КГБ были лишь бледным напоминанием рыка этих священных псов.
О том, что журнал, где он с недавнего времени сотрудничал, является рупором некой спецслужбы, где подвизались настоящие «жрецы войны» и «маги разведтехнологий», Барнаулов догадался сразу, но сегодня он застал «заказчика» врасплох и даже имел шанс проникнуть в его нутро.
В застекленном вестибюле дали белый халат и проводили в зал для кинопросмотра. Человек двадцать расположились в удобных креслах напротив небольшого киноэкрана. Они не разговаривали между собой, при этом они были явно хорошо знакомы и крепко слиты в этот небольшой, но сплоченный отряд. Все эти люди были отобраны по двум или трем ведущим признакам психики, они прошли одинаковые испытания и в некотором роде были братьями.
Барнаулов не понаслышке знал о тестах и испытаниях при вступлении в любое закрытое общество. Когда-то он сам прошел нечто подобное. По первой военной специальности он был летчиком, но через год был списан из-за травмы позвоночника, о которой трудно было догадаться, глядя со стороны на его идеальную выправку. Его назначение еще не было подписано, и он впервые глаза в глаза встретился со своим будущим командиром. В кабинете с наглухо задраенными дверьми было немного душновато, командир эскадрильи любезно поднес новичку стакан чистой, сверкающей на солнце воды. Не распознав подвоха, Барнаулов глотнул обжигающей влаги и, глядя в глаза командира, осушил стакан до донышка. На самом дне каплями расплавленного олова мерцал чистый спирт. Его отпустили минут через десять, когда неумолимый паралич уже подбирался к коленям и языку. Это была проверка, и вовсе не на умение пить. Крепость, устойчивость нервов и абсолютное владение эмоциями помогли ему устоять. С тех пор он не пил вовсе, даже на тризнах.