Амазонки
Шрифт:
— А ты, Лаэрта, ты, Гиппарета?
— Если это спасет город, я согласна, — сказала Лаэрта тихо.
— Ради Фермоскиры я сама готова лечь на раскаленные угли алтаря. — Это сказала Гиппарета.
— Завтра в полдень все воительницы должны придти на агору, — тоном приказа произнесла Гелона. — Я разожгу жертвенный огонь, и да очистятся священные одежды храма. Ты, Антогора, выстроишь всадниц, ты, Пелида, приведешь к храму рожденную в грехе.
— Будет так.
— Если нашу жертву примут боги, я одену венец и пеплос, я встану на защиту великих заветов. Но это еще не все.
— Слушаем тебя, Гелона.
—
— Отдавай, Великая!
— Но и этого будет недостаточно. На каждую дочь Фермоскиры Годейра двинет сотню врагов. Великую отвагу в сердцах амазонок нужно иметь, чтобы противостоять легионам бунтовщиков. Эту отвагу им даст пояс великой богини. Он должен быть вынесен из наоса храма и одет на бедра полемархи. Согласны ли вы на это?
— Такого еще не было, —недовольно молвила Антогора.
— А разве было такое, чтобы Фермоскира стояла на краю гибели? Но если тебе, кодомарха...
— Нет, нет, я согласна.
Этот день, как и большинство зимних дней этого края, выдался ветреным. Ветер дул с запада, он проникал к городу по долине реки, был сырой и упругий—это море отдавало запасенное летом тепло. Он налетал на город порывами, оголял деревья, кружил по улицам желто–багряные листья. Во дворах тонко звенели бельевые веревки, полоскались, как разноцветные флаги, развешанные на них хитоны, пеплосы и шарфы. Амазонки с утра разошлись по своим сотням, скребли, чистили на конюшнях лошадей, украшали сбрую. Еще вчера поступил приказ полемархи Беаты готовиться к выходу на агору. Весь город знал: этой ночью закрытый верховный суд совместно с Советом Шести постановил принести в жертву богине рожденную в грехе Агнессу.
Сотенные знали тоже, что около покоев Атоссы выставлена стража, что отныне она не Священная и что венец храма сегодня возложат на Гелону.
Жрицы храма эту перемену приняли безропотно, они привыкли подчиняться Гелоне так же, как и Атоссе. В храме как будто ничего не изменилось, с рассвета начали готовить жертвенные алтари, часть жриц по приказу Ге–лоны ушла в город. Служанки храма должны были рассказать дочерям Фермоскиры о предательстве Годейры, об опасности, которая нависла над басилейей, о решении суда и Совета.
Гелона не надеялась на Антогору. Храмовые амазонки все еще были под ее властью, и она могла помешать задуманному. Но Антогора и не помышляла об измене. Она понимала: Атоссе уже не подняться и стоять за нее бессмысленно. Всегда было так: когда кумир покачнулся и начинает падать, все, кто до этого служил ему опорой, старательно начинают толкать его наземь. А кодомарха, хотя и была сестрой
Нельзя сказать, что падение Атоссы очень взволновало амазонок. Дочери Фермоскиры не приучены размышлять. Многие считали, что так и должно быть. Если ты, поставленная охранять чистоту заветов великой богини, сама нарушала их—нет тебе прощения. Ни одна, даже в душе, не пожалела Агнессу. Все шло от богов, в это амазонки верили твердо. Сказано было, что Агнесса богоданная, —и они обожали ее. Теперь выяснилось, что она рождена в грехе и ее возложат на алтарь. Что ж делать, так угодно богам.
Иных даже радовало это; будет яркое необычное зрелище. К полудню вся агора от ступеней храма до узких улочек, выходящих на нее, была заполнена людьми.
Справа стояли сотни царских амазонок. Четкие квадраты конницы ощетинились пиками. Ветер развевает гривы шлемов и гривы коней. Всадницы в боевом облачении, кони их стоят спокойно, только некоторые переступают с ноги на ногу или скребут копытами твердую землю агоры.
Слева расположились храмовые. Они так же, как и царские, в сотнях, перед каждой сотней подняты лабрисы — двоякоострые секиры с пучком фаций на древке.
Ровно в полдень запела сигнальная труба на башне царского дворца. В проходе появились колесницы Беаты и Антогоры. Каждая запряжена четверкой коней, они едут рядом. Беата стоит на передней площадке колесницы, откинув правую руку с копьем в сторону. Ее светло–зеленый боевой пеплос развевается за спиной. Возничая сидит на облучке, туго натягивает вожжи. Стучат копыта лошадей, гремят по каменным плитам агоры колеса. У ступеней храма колесницы резко повернули—одна влево, другая вправо.
Полемарха и кодомарха ловко спрыгнули на землю, поднялись по ступенькам на площадку перед храмом. Обе враз выкинули правые руки вперед, и воительницы троекратным «Хайре!» ответили на это приветствие.
Сразу, как только над площадью прогремело «Хайре!», из улиц, выходящих на агору, хлынули толпы метеков и рабынь. Теперь на агоре стало так тесно, что негде было упасть яблоку.
Снова пропела труба на башне. Под правым и левым портиками храма появились, по три в ряд, жрицы. В темно–коричневых хитонах с оранжевой каймой, в черных накидках с капюшонами они были похожи на зловещих птиц. Они шли и шли; казалось, их шествию не будет конца. Они расположились на ступенях выше площадки, молчаливые и загадочные.
Вот загудела агора, шум взметнулся над головами амазонок. В дверях храма появилась Гелона. Жрицы расступились, пропустили ее и сомкнулись снова. Ясновидящая вышла на край площадки, встала между Беатой и Антогорой. Она подняла руку, на площади стало тихо.
— Я приветствую вас, рожденные от Язона!
— Хайре! Хайре! Хайре! —ответила площадь, амазонки склонили копья.
— Мы позвали вас, вольные женщины Фермоскиры, к подножию священного храма великой воительницы в тяжелый и тревожный день. — Гелона заговорила отчетливо и громко, чтобы ее услышали не только воительницы, но и рабыни и метеки, заполнившие прилежащие к агоре улицы. —Гибнут наши стада, это хорошо знаете вы — хозяйки пастбищ.