Америка-Ночки
Шрифт:
Господи, прости меня, лукавого. Нельзя приобщить к вере за пятнадцать минут пути от дома до банка. Но вера была хороша – она включала в себя дом за триста тысяч долларов на Хантингтон Бич, просторную машину, в которой можно было заниматься любовью как вдоль, так и поперек, и парный абрис полных, но стройных колен под длинной шелковой юбкой Крис, темно-синей в белый горошек. Колени были скромно, для утренней прохлады, раздвинуты и я, зажмурясь, представлял себе полный головокружительных приключений и смертельных опасностей путь в запредельное царство к золотому руну.
Как это, не иметь страстей, Крис?
В банке меня удостоил вниманием сам шеф Крис, вице-президент, дав интервью, из которого я ни черта не понял, что, впрочем, мне удалось скрыть деловым
Интересное кино – пока я сидел у него кабинете, я был выше всех прочих служащих, а выйдя, стал равен им, пока не переместился в кабинет Кристины, где снова обрел некий дополнительный статус. Нет, размышлял я, изучая вытащенную из компьютера распечатку с ее обязанностями перед директоратом, вернуться к Патриции – это снова стать дерьмом. Я должен был что-то сделать. Немедленно, пока меня еще возят на дорогих машинах.
Обязанности Крис Тилни, как наемной служащей высокого ранга, меня удивили и вдохновили одновременно. Это был как бы договор о добровольной неволе, за которую тебе платят большие или очень большие баксы. А как же растворение, преодоление пут, новое сознание? Это весы, решил я, две чаши. На них должен быть равный груз. Чем больше на одной чаше, тем больше и на другой. Вот почему Крис так ровна, прозрачна, лучезарна. То, что для меня неволя, для нее просто правила игры. Я должен был немедленно на новый манер перестроить свои куриные русские мозги.
Обедать она меня повезла в ресторан на берегу океана. Это была копия того ресторана, через который мы с Патрицией пробирались на пляж, но теперь не надо было мимоходом глотать слюнки – теперь все это было наше, мое. Коллеги Крис, молодые смазливые мудозвоны, тоже были здесь. Они аперитивничали, прежде чем перейти в основную залу, откуда зазывно пахло жареным мясом. Я с ними был уже бегло знаком.
– Ну, и как тебе наш Боб? – спросил меня один из них.
– Крутняк, пальцы веером, – сказал я, зная, что ответить.– Made in Hollywood .
Компания заржала. Видимо, я попал в тему. Вот жизнь! Завтра Боб примет меня на работу консультантом по России, а послезавтра я женюсь на Крис. Фрэнка, конечно, жалко, – он ничего плохого не сделал, но Фрэнк проживет и без Крис, а мне вот иначе крышка. Прощай, Патриша, ты сама должна понимать, что мне нечего было делать между твоих верблюжьих коленок.
Крис вывела меня на террасу под голубыми хлопающими на ветру зонтиками с видом на океан, села напротив. Так она и приезжает сюда или в более прекрасное место, чтобы подкрепиться. Что ты будешь есть, Пьетер?
Господи, ты больше, чем надо, даешь.
День занялся на славу, впрочем, как и все предыдущие дни, – солнечно, но не жарко, отдаленный осенне-горьковатый запах пожухлой листвы, ветряки пальм, тихие сонные вздохи океана, несущего к берегу длинные жемчужные ожерелья волн.
– Кажется, я начинаю понимать, что такое новое сознание, – киваю я, изо всех сил стараясь понравиться, зацепиться, заставить думать о себе, – это как океан.
Крис внимательно слушает, не торопясь перебить как Каролина. По ее глазам я вижу, что ей интересно.
– В самом любимом мною стихотворении русской поэзии, – продолжаю я, – герою так больно и так трудно, что он хотел бы забыться и уснуть. Он больше не хочет испытывать душевной боли, но и могила ему страшна, и он хочет просто полубыть и слышать сквозь сон прекрасный голос, поющий о любви. Да, прошлого ему не жаль, но и на настоящее у него нет сил. Это очень русская идея – жить, как во сне, с дремой о чем-то прекрасном... Так я и жил. Но теперь, – посмотрел я на Крис, – теперь...
Я не договорил, да это было и не нужно.
Какая-то длинная страшная история про сына Фрэнка от первого брака. Наркотики, передозировка или суицид. Вместе они отвезли его в госпиталь, где он стал умирать. И тогда она взяла его за руку, крепко взяла за руку, и читала молитву, и хотя он лежал в беспамятстве, с закрытыми глазами, внушала ему, что он не должен умереть, потому что они любят его, потому что он им нужен. И он вернулся из небытия, из комы, как сказали врачи. А потом рассказывал я – как два года назад умерла моя мать (отца я лишился еще в ранней юности), я же был в командировке в Чечне и меня нашли, лишь когда она была уже похоронена. Может, поэтому, в первый же вечер, когда я вернулся в оцепеневшую пустоту нашей квартиры, она явилась ко мне легким облачком тепла, я ощущал прикосновение ее рук к своим щекам, она утешала меня, и я улыбался ей, зажмурившись, и слезы катились у меня из глаз. И еще о шестнадцатилетней девочке с оторванной ногой в поселке Хасав-Юрт. О той мясорубке, которую я не смог простить своему президенту. Видимо, что-то случилось с моим голосом, потому что Крис вдруг протянула руку и с непередаваемым, неземным выражением на лице положила ее поверх моей руки. Кончики ее пальцев были нежными, теплыми и чуть подрагивали.
– Будь мне как сестра, – тихо сказал я.
– Я буду тебе как сестра, – еще тише ответила она, и в глазах ее был такой свет, что во мне не осталось ни одной клеточки лжи.
Остаток дня я провел как в бреду и рано ушел к себе в комнату. Каролина смотрела на меня с недоумением.
В субботу все мы отправились в машине Крис на утреннюю службу. Их церковь была расположена в Южной Пасадене, и мне совсем не хотелось туда возвращаться, тем более – встречаться с Патришей, которая должна была затем меня забрать. Крис не настаивала на моем возвращении в неродные пенаты, но Каролина проявила неожиданную активность в раскладе приоритетов. Похоже, что-то просекла или же заволновалась за свою вкусную пайку.
Церковь Новой религии тоже была новой – без колокольни и креста, но с витражами растительного содержания – цветы и фрукты, как на ВДНХ в Москве. Вместо алтаря – сцена. Зал человек на двести довольно быстро заполнился. Преобладали женщины моего возраста. Было много прилично одетых супружеских пар. Средний класс и чуть пониже. Никто не осенял себя крестным знамением. Смуглая девушка с черными распущенными волосами, скорее всего индианка, прошлась с подносом по рядам – Крис тишком сунула мне доллар, чтобы я его отдал. Знала, что у меня только крупные купюры. Она сидела рядом со мной в первом ряду, и я ощущал свежий запах ее кожи. Раздали распечатанный текст молитвенной песенки. Затем на кафедру забрался веселый мужик в цивильном костюме, по темпераменту – типичный тамада, до мессы всучивший мне свою визитку, узнав что я питерский журналист. Его проповедь сильно смахивала на сеанс психотерапии в духе отлученного от дел Кашпировского. Ваши глаза закрываются, голова опущена, вы чувствуете приятную тяжесть, волна тепла растекается по вашим членам...