Американец
Шрифт:
— Извини, но я ничего не желаю об этом слышать.
И опять все тот же самый больно жалящий укол дежавю. Тогда в Нью-Йорке Вирджиния тоже категорически отказалась его слушать. Какие же ужасные тайны он, по их мнению, мог носить с собой? Впрочем, это могло быть самым обычным совпадением. Элеонора вряд ли могла знать, что внутри него вызывали скорбь еще три человека, ожидающих того, чтобы их тоже проводили в последний путь.
Он вышел из машины, рассеянно продолжая думать о своем и подошел к багажнику, чтобы вытащить оттуда ее дорожную сумку. Открыв багажник,
— Это не машина Джека! — удивленно произнес он. — Ее просто-напросто где-то арендовали. Значит, что? Между Форелленом и полковником нет никакой связи?
Подошедшая к нему Элеонора со вздохом сожаления тихо сказала:
— Я же говорила тебе, он твой друг. Настоящий друг. В отличие от меня…
— Именно поэтому Фореллену было так трудно следовать за нами? Изо всех сил стараться нас не перегонять?
— У тебя впереди целая жизнь, чтобы разобраться во всем этом. Спокойной ночи. Kommst du mit mir, Tanyushka. [102]
102
Пойдем со мной, Танюшка (нем.).
— Нет-нет, подожди, — остановил ее Палмер.
Она покачала головой.
— Что умерло, того уже не восстановишь. Это произошло в то утро, когда я довезла тебя до франкфуртского аэропорта и посадила на самолет до Нью-Йорка. К тому времени я уже предала тебя! Могла ли я после всего этого тебя видеть?
— Значит, ты и не собиралась встречаться со мной после моего возвращения? Значит, все твои обещания были лживыми? Лживыми с самого начала и до конца?
— Да, лживыми.
— Что из этого было известно твоим родителям?
— Ничего. Ровным счетом ничего. Кроме того, что я не хочу, чтобы ты меня искал.
Он с треском захлопнул крышку багажника.
— Нет, я этому не верю! Не верю, чтобы ты везде и во всем мне лгала!
— А я и не говорила, что все и везде лживо. — Она чуть повысила голос. — Нет, только в самом конце.
— Да, и вот еще что. — Вудс нервно сглотнул. — Не очень-то мне верится, что кто-то мог на тебя так надавить!
— У него была она, моя дочь. — Элеонора кивнула головой на Таню. — И сделать ничего было нельзя, закон был полностью на его стороне. Ты его совсем не знаешь. Он ни перед чем не остановится. В этом и состояло его давление: в страхе, что он способен на все!
— Что ж, можешь теперь о нем не беспокоиться, — хмыкнул Вудс.
Она снова покачала головой.
— В следующий раз он придумает что-нибудь еще более ужасное. Поэтому мне надо любыми путями избавить свою дочь от этого кошмара. Это все, о чем я сейчас способна думать. Остальное не имеет значения…
Палмер бросил взгляд на девочку.
— Иди в дом, Таня. Приготовься
Он проследил взглядом за тем, как она вприпрыжку пробежала по заросшей лужайке и скрылась за углом дома. Затем повернулся к ее матери. В сумеречном мерцающем свете ее лицо казалось напряженным, ожидающим удара…
— Его больше нет, — тихо произнес Палмер. — Он погиб в автокатастрофе недалеко от Фрайберга. В пятницу.
Элеонора бессильно прислонилась к дверце машины. Как будто из нее вдруг выкачали весь воздух.
103
Бегом! (фр.)
— Как это случилось? — прошептала она.
Палмер пожал плечами.
— Лично я этого не видел. Узнал по телефону от Рафферти. Не думаю, чтобы это могло быть ошибкой. Врачи сказали, что его напичкали каким-то антигистаминовым препаратом. Чем-то вроде успокаивающего или сильного снотворного. Хотя, вполне возможно, это было что-нибудь другое. Скажем, что-нибудь от простуды. Ты же знаешь.
Она кивнула.
— Да, знаю. — Ее взгляд рассеянно скользнул по его лицу, фигуре. Как бы фотографируя… — Они приняли его за тебя.
У Палмера внутри вдруг будто что-то оборвалось. И если до этого у него и оставался последний лучик надежды, то теперь окончательно угас и он.
— Что ж, значит, ты во всем права, — безжизненно махнув рукой, тихо произнес он. — На мне действительно лежит какое-то проклятье.
— Проклятье?
— Да, проклятье. Я на самом деле приношу всем одно только несчастье. Вокруг меня все не так. Ты права. Из-за меня умирают люди. — Он поднял ее сумку. — Я помогу тебе. — Он нерешительно помялся, затем поставил сумку на траву. — Нет, иди сама… Так будет лучше, намного лучше.
— А куда пойдешь ты?
— Не знаю. Наверное, в Венецию. Потом в Париж или Бонн. Надо кое-что привести там в порядок.
— Прости. — Она подняла свою сумку. — А что если Фореллену удастся тебя перехватить?
— Ничего страшного. Я с ним разберусь. У него ведь нет приказа меня убивать. Киллерами были те двое, из другой команды.
— А если они пошлют двух других?
Вудс кивнул головой в сторону дома.
— Иди к дочери. Она тебя ждет. — Элеонора сделал шаг назад, а Палмер снова сел за руль. Чуть подумал и перед тем, как тронуться, добавил: — Твое поколение, похоже, не очень-то умеет прощать.
Ее брови удивленно взлетели вверх.
— Не умеет? Что ж, может быть. Уж слишком много плохого творится вокруг. Одну вещь можно простить. Ну, две, десять… Но когда их становится так много, то на всех них уже не хватает и не может хватить прощения.
— Даже внутри одного и того же человека?
— Да. Я очень, очень тебя любила, и одно это делает какое-либо прощение невозможным.
— Мы, американцы… — он помолчал. — Мы называем это «отмазкой».
— Отмазкой?