Американка
Шрифт:
Мама кузин с папой кузин дома в комнате, которую он не покидал почти всю Ритину сознательную жизнь, с детства. Что-то в нем сломалось,сказала мама кузин; что ж, за неимением иных объяснений приходилось довольствоваться этим. Но, с другой стороны, «насрать», как говорили в Поселке. Насрать.
Это был другой мир.
— Может, тебе стоит решить все же, С КЕМ ты? — сказала Сольвейг. — И не вести эту двойную игру.
Но Сольвейг не понимала.
Торпе в Поселке, Ян Бакмансон в городе у моря.
Порой казалось, что она боится Сольвейг. Она не знала почему. В Сольвейг было что-то необузданное. Та же необузданность, что и в ней самой. Неужели это невозможно изменить? Неужели так и будет вечно продолжаться?
Ян Бакмансон. Опять то, в чем она едва ли хотела признаваться самой себе, — неуверенность.
— Так я и знала, — повторяла она потом много раз Яну Бакмансону, имея в виду их уговор, после того как дом на Первом мысу сгорел и семья Бакмансонов вернулась в свою квартиру в доме у моря. Что она переедет вместе с ними.
— Ясное дело, ты тоже поедешь, Рита. Тебе полезно повидать мир и походить в гимназию в каком-нибудь другом месте.
Так сказала мама Яна Бакмансона Тина Бакмансон, тихо и уверенно. Только сначала им надо решить «практические вопросы», а потом — но никакого потом не было.
— Да они даже всерьез об этом и не думали, — упрекала она Яна Бакмансона теперь, когда прошло время. — Это была лишь идея. Для успокоения совести.
Хуже всего было то, что Ян Бакмансон перестал просить ее потерпеть и подождать. Он больше не заговаривал о том, как все образуется, что все в конце концов сбудется. Только злился и отвечал раздраженно:
— Ах! Ты невозможная. Поговори с ними сама.
И Рита примолкла. Просто не осмеливалась больше об этом говорить. Это было слишком унизительно.
И вот Рита стоит на скале Лоре. И смотрит вниз на воду, которая, как всегда, вызывает в ней неприятное чувство. Она не ищет взглядом Дорис Флинкенберг, но знает, что та где-то поблизости. В тишине. Неподвижность. Ни облачка; солнце светит с ясного синего неба. Но вокруг озера Буле темно, как обычно.
Вдруг у нее возникает внезапная мысль. Бросить вызов.
— Выходи, Дорис Флинкенберг, — говорит она громко и четко.
И, удивительное дело, Дорис выходит. Появляется, верная себе, именно из того места, где ее меньше всего ожидали увидеть, иными словами — из кустов позади. Рита немного пугается, но изо всех сил старается не показать виду.
Дорис подходит и останавливается перед ней, там, на скале Лоре.
Дорис, вновь в своем старом привычном шоу, в том, которое они с Ритой продолжают с того самого момента, как нашелся труп американки. Конечно, не на людях, а только когда они вдвоем, с глазу на глаз. Она должна постоянно напоминать,
«Они приедут и заберут ее», — бормотала Дорис Флинкенберг себе под нос, в своей уклончивой тихой манере. Угрожая и чуть-чуть действуя на нервы своими намеками, и наслаждалась тем, что Рита не могла найтись, что ответить. Тем, что вертела Ритой как хотела.
Это тоже была игра.
Но теперь Дорис изменилась. В ней появилось нечто новое — не только потому, что эта ее манера, угрожающая и дурашливая, так плохо вязалась с ее новым дерзким видом — копной отливающих рыжиной светлых волос, от которых свихнуться можно было.
И всем прочим во внешности Дорис.
Хотя это и не проявлялось в том, что она говорила. Но теперь появилось и еще что-то. Настоящая тревога, настоящее сомнение.
— Но они не приехали, — продолжала Дорис Флинкенберг. — И не похоже, что приедут. Она осталась одна.
— Кто? — поторопилась спросить Рита, как можно спокойнее, хотя отлично знала, о ком и о чем вела речь Дорис.
— Она получила под зад, — не унималась Дорис. — Ее позабыли. Бедняжка Рита!
И тут Рита решила: была не была. Хватит терпеть. Ни секунды больше.
— Эй, это ты Бакмансонов имеешь в виду? И меня? Что они не выполнили своего обещания? Что я вообще никогда к ним не попаду, хоть они и обещали? Что все это чистое вранье? Ну, — продолжала Рита более уверенно, она завелась и решила наконец выговориться, выложить все начистоту. — Правда. Вранье. Будь оно проклято. Ну что, довольна теперь? Будешь теперь вечно мне об этом напоминать?
Дорис не ответила. Она уставилась на Риту с тем же самым своим неизменным хитрым коварством, но ничего не отвечала. Но все же выражение ее лица чуточку изменилось.
— Чего ты вообще добиваешься? — спросила Рита. — Говори! Скажи, чтобы мы с этим покончили.
И тут произошло удивительное — из Дорис словно воздух выпустили. Она не заплакала, ничего такого, не смутилась, не подала виду. Но стало ясно, что энергия ее улетучилась, она словно сжалась, лицо обвисло, в ней не осталось придурковатости;и это тоже было отвратительно.
— Я не знаю, — вдруг проговорила Дорис, почти с отчаяньем. — Если бы я не знала!
Это вырвалось у нее от отчаянья. И тут Рита увидела всю печаль Дорис, огромную, ужасную и непостижимую, — и поэтому полторы недели спустя, когда Дорис застрелилась, она сразу поняла, что та убила себя. Этот проклятый пистолет! Надо было вовремя забрать его!
— Если бы я не знала!
Дорис села на скалу и замолчала. И Рита на долю секунды подумала: а не сесть ли ей рядом, но не сделала этого.
Дорис сидела согнувшись, словно от боли, и Рита тихо, осторожно начала: будь что будет.