Американская пустыня
Шрифт:
Коротышка умолк и со всхлипом перевел дух.
– Господи-Иисусе-Боже-всемогущий-сущий-на-небесах-вместе-со-своим-папой-и-самим-собою-и-Духом-Святым-Пресвятая-Троица-Боже-Боже-Боже-упаси-меня-от-смерти-что-предо-мною.
Тед молча стоял и глядел на молящегося; когда же тот умолк и перевел взгляд с неба обратно на Теда, Тед ляпнул единственное, что пришло в голову, а именно:
– Ну, ты даешь!
При том, что восклицание Теда, несомненно, заключало в себе некое подобие пиетета, положительного отклика оно не встретило. Коротышка рявкнул приказ:
– Пните дьявола в зад и марш к Большому Папе. – А между, так сказать,
Человек по имени Джеральд дал Теду пинка под зад аж дважды, и хотя Тед морщился при каждом ударе, боли он не испытывал. Не то чтобы Тед настолько оцепенел и утратил тактильные ощущения: пинки он чувствовал, но прикосновения к телу не причиняли ему вреда. Он их ощущал – и только.
Джеральд и женщина потащили Теда через выжженный двор – один тянул, другая подталкивала; коротышка указывал путь, все прочие куда-то делись.
Послышались голоса. Сначала казалось, будто они что-то монотонно декламируют в унисон, однако, прислушавшись, Тед понял: поют. В ближайшем здании с дюжину или более голосов медленно, с чувством выводили: «Майкл, к берегу греби», [xv] песню, что у Теда всегда ассоциировалась с христианами, только он сам не знал почему. Ему так и не удалось выяснить, кто такой Майкл и что ждет его на берегу. Отчаянно хотелось заорать: «Да кто такой этот Майкл?!»
[xv]Популярный негритянский спиричуэл, по происхождению – «гребная песнь» негритянских рабов (первые упоминания о нем датируются 1862–1863 гг.).
Внутри и впрямь обнаружилось человек двенадцать: все пели, рассевшись вокруг пузатенького человечка в красном блейзере, крепко стянутом широким черным поясом с серебряной пряжкой. Большой Папа сверкнул глазами – пение смолкло, хористы как по команде обернулись и воззрились на стоящего в дверях Теда. Большой Папа остался сидеть; его необъятное пузо почти скрывало колени. Он огладил длинную белую бороду, оглядел Теда сверху вниз, словно бы оценивая, и наконец, как-то по-особенному хмыкнул, – при этом звуке вся паства вскочила на ноги и вытянулась по стойке «смирно». Пышная седая грива Большого Папы торчала во все стороны, обрамляя голову на манер нимба. Он ткнул жирным пальцем в Теда и приказал:
– Подведите его ко мне.
Голос его оказался на удивление сладкозвучен, и на краткий миг Теду захотелось послушать, как тот поет. Но жирный палец по-прежнему указывал на него, чьи-то руки подталкивали его в спину, и вскорости Тед уже стоял в каких-нибудь трех футах от вождя в черных ботинках.
– Я – Большой Папа, – представился тот.
– А я – Тед.
– Мертвый Тед, – сказал он. – Мертвый Тед.
Комнату вновь заполнил размеренный речитатив: «Мертвый Тед, мертвый Тед, мертвый Тед, мертвый Тед, мертвый Тед, мертвый Тед».
Движением руки Большой Папа заставил своих питомцев умолкнуть и объявил им:
– Адепты, узрите перед собою символ могущества Господа нашего. То, что он даровал нам силу
Тед наклонился к самому уху Большого Папы:
– Я хочу писать.
– Ты… что? – переспросил Большой Папа.
– Писать хочу, – повторил Тед. Пожалуй, это заявление удивило его самого еще больше, чем Большого Папу. Данный позыв он ощутил впервые с тех пор, как потерял голову на Оушн-бульвар, и тот факт, что потребность накатила именно сейчас, был очень даже примечателен, чтобы не сказать больше. Ляпнуть такое Большому Папе сразу после того, как тот объявил себя истинным воителем Господним – что за абсурд! Тед чувствовал, что в уголках его губ сам собою возникает намек на улыбку, однако он взял себя в руки и посмотрел в лицо фанатику так серьезно, как только мог.
У Большого Папы, в свой черед, вид был до крайности разочарованный. Вероятно, в его представлении дьяволы в мочеиспускании не нуждались, но удерживали свои выделения и прочую мерзость внутри себя, дабы те, разлагаясь, превращались в зло еще более мерзостное; или, может статься, просьба настолько человечная, на его взгляд, служила к умалению врага, коему он бросал вызов на глазах у потрясенной паствы, – и, стало быть, умаляла его собственное могущество и значимость.
– Мистер Мандер! – воззвал Большой Папа, и сей же миг перед ним предстал Джеральд из фургона. – Отведите демона в туалет и оставайтесь с ним. – Большой Папа зыркнул на учеников и предостерег: – Но не смотрите ни на его орган, ни на его экскреции напрямую. Если понадобится, наблюдайте за ними в зеркало: так безопаснее.
Паства заохала и заахала, потрясенная тем, что Большой Папа не только позаботился о защите Джеральда от непосредственного созерцания демонических выделений, но что он еще и обладает необходимыми познаниями касательно того, как без ущерба для себя наблюдать это зло. Большой Папа преловко вывернулся – и даже более или менее спас свой престиж.
Джеральд провел Теда мимо похожих как две капли воды близнецов-блондинок, застывших у входа в коридор. Они прошли сквозь три двери и свернули налево в сравнительно просторный туалет. Под зеркалом шириной на всю стойку красовался умывальник в форме раковины. Ванная была дешевая, встроенная, виниловая, с желтым резиновым ковриком на дне и без занавесок для душа. Черный унитаз выглядел сравнительно чистым. На стойке в беспорядке валялись вышитые салфеточки – розовые, желтенькие и зеленые; тут же притулилась корзинка с брикетиками мыла таких же цветов.
– Давай приступай, – приказал Джеральд, глядя на Теда в зеркало. Тед встретился с ним глазами – тоже в зеркале, – и Джеральд отвернулся.
– Мне понадобятся руки, – сказал Тед, демонстрируя связанные запястья.
Джеральд глухо застонал и распутал веревку.
– Пошевеливайся.
Тед расстегнул ширинку и заструил в унитаз. Он глядел на себя и досадовал, что в черной керамической чаше не видно, какого цвета у него моча. Он слышал прерывистое дыхание Джеральда, его учащенное сердцебиение.