Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси
Шрифт:
— Я знаю. Я просто не очень здорова. Но вид куда ужаснее, чем самочувствие. Опасности для жизни нет.
— Ладно. Заявление оставите мне. У нас сейчас напряженка с ночными кадрами. Работу в ночь мы тут зовем зомби-сменой. Длится она просто бесконечно, прямо в зомби превращаешься. Так, ага… Значит, Ларна?
— Лора.
— Лора. Замечательно. Ну, надеюсь, вы не испугаетесь извращенцев. По ночам их тут пруд пруди.
— Да уж, не сомневаюсь. Ничего, справлюсь как-нибудь.
Глава тринадцатая
Субботнее утро. Звонок в дверь.
Маргарет Ольсен. Проходить в дом она не стала, осталась стоять за порогом, залитая солнечным светом, и вид у нее был очень серьезный.
101
Стивен Сондхайм (р. 1930) — американский поэт и композитор, работающий по преимуществу для театра и кино. Автор текстов и музыки к «Вестсайдской истории», «Суини Тодду» и др. «Старые друзья» — песенка из телевизионного спектакля «Мы едем, едем, едем» («Merrily we roll along», 1993). Приведенный Гейманом в качестве эпиграфа текст не совпадает с текстом песни Сондхайма и, по сути, является пародией на нее. В оригинале первые два куплета «Старых друзей» звучат следующим образом: «Hey, old friend / What d’ya say, old friend? / Are you okay, old friend? / Are we, are we unique? / Time goes by / Everything else keeps changing / You and I, we can / Continue next week, yeah».
— Мистер Айнсель…
— Зовите меня просто Майк, — сказал Тень.
— Хорошо, Майк. Не хотите прийти ко мне сегодня вечером, на ужин? Часиков в шесть? Ничего особенного, спагетти с тефтелями.
— Обожаю спагетти с тефтелями.
— Если у вас есть какие-то другие планы на вечер…
— У меня нет других планов.
— Ну, значит, в шесть.
— А ничего, если я принесу цветы?
— Ну, если без этого никак… Но только жест этот мы будем воспринимать как сугубо социальный. Не романтический.
Он принял душ. Потом вышел прогуляться — совсем ненадолго, до моста и обратно. Солнце было там, где положено, этакий тусклый четвертак в середине неба, и к тому моменту, как он вернулся домой, его спина была мокрой насквозь. Он сгонял на «Тойоте» в «Деликатесы от Дейва» и купил бутылку вина за двадцать долларов, усмотрев в цене гарантию качества. В винах он не понимал ровным счетом ничего, и калифорнийское каберне выбрал только потому, что когда-то, давным-давно, когда люди еще имели обыкновение лепить на задние стекла автомобилей всякие чудные фразы, прочел на одной машине ЖИЗНЬ ЭТО КАБЕРНЕ [102] и очень смеялся.
102
Пародия на известную песню из мюзикла Боба Фосса «Кабаре», припев которой заканчивается словами: «Жизнь это кабаре».
В качестве подарка он купил растение в горшке. Листья зеленые, цветов нет. Никакого намека на романтику — даже самого отдаленного.
Еще он купил упаковку молока, которого не пил, и кое-каких фруктов, которых тоже сам есть не стал бы.
Потом поехал к Мейбл и взял пирожок, один. Увидев его, Мейбл так и расплылась от радости.
— А что, Хинцельманн не перехватил вас по дороге?
— Я и не в
— Ищет, ищет. Хочет пригласить на подледную рыбалку. И еще Чэд Маллиган справлялся, не видела ли я вас, и все такое. К нему кузина приехала, из другого штата. Она ему троюродная, короче говоря, из тех, с кем уже можно целоваться. Такая милая. Она вам тоже понравится, — и Мейбл уронила пирожок в пакет из коричневой бумаги и завернула пакет сверху, чтобы пирожок не остыл.
Домой Тень ехал не торопясь, в одной руке он держал пирожок, а крошки сыпались на джинсы и на пол машины. Тень проехал мимо библиотеки на южном берегу озера. Снег и лед сделали город черно-белым. Весна казалась невообразимо далекой: драндулет будет вечно стоять на этом льду, среди палаток, поставленных рыбаками, пикапов и следов от снегоходов.
Он доехал до дома, припарковался, прошел по дорожке и поднялся по деревянным ступенькам крыльца к своей двери. Щеглы и поползни, скакавшие по кормушке, не сочли его появление заслуживающим внимания. Он вошел в дом. Полил цветок, поразмышлял над тем, ставить ли вино в холодильник.
Времени до шести нужно было убить еще чертову уйму.
Хоть бы телевизор можно было посмотреть спокойно, как раньше, подумал Тень. Ему хотелось отвлечься, а думать не хотелось совсем — просто сидеть и сидеть, и чтобы свет и звуки прокатывались над головой, не оставляя следа. Хочешь увидеть сиськи Люси? — шепнул откуда-то из глубин памяти голос, похожий на голос Люси, и он покачал головой, хотя кому он, собственно, адресовал этот жест, было непонятно.
И тут до него дошло, что он просто нервничает. Можно сказать, первая человеческая встреча с первым нормальным человеком — не с зэком, не с охранником, не с богом, не с персонажем и не с мертвецом — с самого первого дня, когда его арестовали три года тому назад. И нужно будет поддерживать разговор, и не выходить из образа Майка Айнселя.
Он глянул на часы. Половина третьего. Маргарет Ольсен сказала, чтобы он приходил в шесть. То есть — в шесть ровно? Может быть, имеет смысл прийти немного раньше? Или чуть позже? По здравом размышлении он решил, что стоять у соседской двери он будет ровно в пять минут седьмого.
Зазвонил телефон.
— Да? — сказал он.
— Что за манера брать трубку, — проворчал голос Среды.
— Когда мне телефон подключат, тогда и отвечать буду вежливо, — сказал Тень. — Чем обязан?
— Ну, не знаю, — сказал Среда и помолчал немного и продолжил: — Знаешь, собирать богов в одну кучку — все равно что кошек пытаться выстроить в шеренгу. Они к этому от природы не приспособлены. — Голос у Среды звучал так глухо, и такая в нем была смертельная усталость, какой Тени еще ни разу не доводилось слышать.
— Что случилось?
— Трудно мне. Охеренной трудности оказалась затея. Вообще не знаю, получится или нет. С тем же успехом мы могли вскрыть себе глотки. Просто взять и перерезать глотки, сами себе.
— Что ты несешь?
— Да, ты прав. Чушь несу.
— Хотя, если ты и впрямь решишься распороть себе глотку, — сказал Тень, пытаясь перевести все в шутку и хоть ненадолго вытащить Среду из сумеречного состояния души, — ты, должно быть, и боли-то не почувствуешь!
— Почувствую. Даже и нашему брату бывает больно. Если живешь и действуешь в реальном мире, реальный мир тоже на тебя действует. Боль дает о себе знать — так же, как жадность застит глаза или как кипит страсть. Может, нас не так легко убить, и смерть наша — это тебе, мать твою, не простая хорошая смерть, но умирать-то мы умираем. Если нас по-прежнему любят и помнят, на нашем месте тут же оказывается кто-нибудь, очень на нас похожий, и вся эта канитель начинается сызнова. А если про нас забывают, то все, крышка!