Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945
Шрифт:
1 июля 1943 года
В палате выздоравливающих
Шестой день в полевом госпитале. Полковник Селезень заверил меня, что через пару дней я смогу выписаться из госпиталя и вернуться в свою танковую роту разведки. Проснулся оттого, что в палате выздоравливающих шли оживленные дебаты о какой-то старшей медсестре. Я понял, что атмосфера в этой палате совсем иная, чем в прежней. Там были сплошные стоны солдат и офицеров, которым ампутировали руки или ноги и которые лежали в ожидании отправки в далекие тыловые стационарные госпитали. Многие из них плакали, хотя война для них уже закончилась, а для выздоравливающих, включая меня, она
Мои соседи дискутировали о том, которая из медсестер наиболее привлекательная и кто какую из них хотел бы поиметь.
— Самая-самая из всех — наша старшая медсестра, — авторитетно заявил мой сосед слева. — В жизни не видел девушки красивее.
— А звать ее как, лейтенант, узнал? — спросил кто-то из дальнего угла палаты.
— Я слышал, что санитары и санитарки, да и кое-кто из врачей зовут ее Принцессой, — ответил лейтенант, мой сосед слева.
— Это что, кличка, что ли? — спросил мой сосед справа от меня.
— Она младший лейтенант медицинской службы, — ответил мой сосед слева. — Мне сказал об этом земляк из Орджоникидзе — хирург Карлов. Ему можно верить. Он еще объяснил, что Принцесса — это прозвище нашей старшей медсестры. Так ее прозвали после того спектакля «Принцесса Турандот». Вернее, отрывков из спектакля — весной сюда из Москвы приезжали артисты Театра имени Вахтангова. Почему Принцесса? Дело в том, что наша старшая медсестра ведет себя как та юная китайская принцесса Турандот, красивая до невозможности, но очень гордая и неприступная. И сердце у нее каменное. Она отрубала головы всем ухажерам. Так вот, принцесса Турандот была неприступной, пока не встретила молодого принца Калафа… И наша старшая медсестра тоже гордячка, недотрога и ведет себя, будто она здесь главная.
— А наша старшая тоже китаянка? — попытался сострить кто-то из дальнего угла.
— Готовый спорити, — послышался другой голос с малороссийским акцентом, — що вона украинка.
— Это да! — послышался третий голос от меня справа. — Уж очень девки у них красивые!
— А где она сейчас? — спросил кто-то, лежавший напротив моей кровати. — Я ее, например, ни разу не видел.
— Она сейчас в командировке, — ответил сосед слева, которого назвали лейтенантом. — Хирург Карлов мне сказал, что полковник Селезень послал ее выбивать новые американские автоклавы для госпиталя. Вернется из Курска, я будь не я, а коготки ей обломаю! Если даже выпишут меня из госпиталя, буду ошиваться здесь, покуда ее не поимею.
— Хочешь стать принцем Калафом, лейтенант? — ядовито заметил мой сосед справа.
— Поживем — увидим! — заявил самоуверенный лейтенант. — Не было в моем Подмосковье девок, которых бы я не смог взять, ежели было желание!
— И много взял?
— Вагон и маленькую тележку, — ответил лейтенант. — Дюжины две — точно!
Я открыл глаза, чтобы взглянуть на самоуверенного лейтенанта. Он это заметил и обрадованно воскликнул:
— Уря, ребя! Наш союзник проснулся! Аплодисменты! Аплодисменты!
Кто-то похлопал в ладоши и произнес:
— Попросим его рассказать нам о его Америке.
— Да-да! — подхватил кто-то еще. — Интересно, видел он, как у них там негров линчуют?
Какого черта! — подумал я. Что это он зовет меня союзником? Может, он из Смерша? Интересно будет посмотреть, какого цвета у него окантовка на погонах?
Но тут я сообразил, что все проще: скорее всего, земляк лейтенанта из Орджоникидзе — доктор Карлов — пересказал ему то, что узнал от моего экипажа. Вот откуда и появилось это «союзник». А раньше всех его произнес по отношению ко мне генерал Рокоссовский.
Что
— Расскажи нам о своей Америке! Расскажи! — орали мне со всех сторон. Почти каждый, с кем я знакомился в СССР, независимо от национальной принадлежности — русские, украинцы, евреи, казахи или узбеки, — все жаждали сведений о моей родине. Точно так же, как жители Бетлехема во времена моего детства жаждали сведений о Красной России.
Ретроспекция-4
Американское детство
— Знаете что, друзья, — сказал я, — поскольку говорить мне пока трудновато, я подумаю, о чем бы вам рассказать поинтереснее. Лучше после ужина, когда все в госпитале затихнет. Пожалуй, расскажу вам забавную историю о том, что бы я сделал, если бы остался в Соединенных Штатах.
Согласились.
После ужина все девять выздоравливающих собрались у моей кровати, несмотря на то что это было абсолютным нарушением госпитальных правил.
Свой рассказ я начал с того периода, когда я только-только окончил первый класс начальной школы имени Джорджа Вашингтона. Коротко — о моей компании, в которую входили родственники и друзья. Кузен Джонни был моим ровесником, он тоже окончил первый класс той же школы. Джиму исполнилось восемь лет, он уже отучился в трех классах нашей школы. Юджину и моему брату Джону было по десять лет, они перешли в шестой класс другой школы, называвшейся секондари-скул. А брату Майклу было уже четырнадцать лет, он стал десятиклассником в школе, называвшейся хай-скул. Вот такой был круг моего детского общения на нашей Восьмой улице в Бетлехеме.
До того дождливого воскресного утра все, за исключением меня, носили известные всей нашей улице прозвища. Майкла прозвали Ларди, то есть «Жирный». Но не потому, что он был таким на самом деле, просто-напросто он был плотнее всех остальных ребят. Брата Джона окрестили Хеффи, что означало «Половинка» — он был почти вдвое худее Майкла. Юджина Пэтрика прозвали Ю-Пэ — по начальным буквам его имени и фамилии. Джима Коссэка прозвали Кроссайд — «Косоглазый», так как он на самом деле немного косил; а кузен Джонни — Малыш, потому что он был самым маленьким среди нас. Лишь у меня одного не было никакого прозвища, меня называли просто Никки. (Правда, позже, когда я уже заканчивал начальную школу в Нью-Йорке и мои одноклассники узнали, что наша семья, кроме сестры Энн, собирается переехать в большевистскую Россию, меня стали дразнить так: «Никки-Никки — большевики». Бывшее в то время у всех на слуху слово, к сожалению, рифмовалось с моим именем, пусть и со смещенным ударением.)
Дождь лил как из ведра, и мы все не могли пойти в наш любимый Сокэн, где обычно летом играли в бейсбол. А потому, сидя под навесом, обсуждали городские новости. Разговор зашел о том, кто чем займется, когда вырастет.
Ларди заявил, что станет художником. Это никого не удивило, так как он рисовал здорово и в своей хай-скул был уже главным редактором школьной юмористической газеты в картинках. Хеффи сказал, что пойдет в университет и выучится на профессора истории или литературы. Никто в этом тоже не усомнился — он уже тогда, в десять лет, вмешивался в наши с Малышом споры и пытался нас поучать. Ю-Пэ намеревался открыть на Восьмой улице народный банк. Тоже понятно, ибо в свои десять лет он давал в долг деньги, требуя своевременного возврата с процентами, которые тщательно высчитывал. Косоглазый решил сразу после четвертого класса бросить учебу и устроиться на какой-нибудь корабль юнгой.