Американский доктор из России, или история успеха

Голяховский Владимир Юльевич

Рабочая нагрузка докторов в Америке всегда волнообразна: в какие-то годы пациентов больше, в другие меньше. В последнее время я делал все больше операций, реже илизаровские, больше — по замене больных суставов на искусственные, до ста в год. Операции эти физически тяжелые, самые трудные моменты операций я чаще и чаще отдавал резидентам, тщательно за ними следя и, где нужно, поправляя. Мне хотелось заранее подобрать себе заместителя, которому я передал бы свой офис и практику. Я искал такого среди молодых докторов. Вспоминая себя молодым, рвущимся к мастерству, к завоеванию позиций, я мечтал помочь пробиться вверх именно молодому.

Тут я хочу привести стихотворение Федора Тютчева, которое полностью

отражает мои тогдашние мысли и чувства:

Когда дряхлеющие силы Нам начинают изменять, И мы должны, как старожилы, Пришельцам новым место дать, — Спаси тогда нас, добрый гений, От малодушных укоризн, От клеветы, от озлоблений На изменяющую жизнь; От чувства затаенной злости На обновляющийся мир, Где новые садятся гости За уготованный им пир; От желчи горького сознанья, Что НАС поток уж не несет, И что другие есть призванья, Другие вызваны вперед; Ото всего, что тем задорней, Чем глубже крылось с давних пор, — И старческой любви позорней Сварливый старческий задор.

Я не страдал «сварливым старческим задором», и, по счастью, как раз тогда появились у меня два хороших молодых помощника: двухметровый гигант резидент Майкл Леард и «фэллоу», или специализирующийся, Патрик Меир, по происхождению бельгиец, но учившийся в резидентуре в Канаде.

Бывают люди, рожденные музыкантами, дающие, как Моцарт, концерты с семи лет. Как это у них получается? Для этого нужны не только хорошие руки, но и особое врожденное чувство. Вот так и Майкл был рожден хирургом. Как у талантливых музыкантов, у него были не только хорошие руки, но и особое чувство хирургической интуиции. Он еще только проходил тренинг, но уже оперировал лучше большинства наших хирургов. Могу признаться, что кое-что он делал получше меня: в наших совместных операциях я был дирижером, а он — солистом. За всю жизнь я видел одного-двух таких блистательных хирургов, как говорят, от Бога.

В операции, как в любом искусстве рук, важна соразмерность главного и второстепенного: точные и быстрые движения, бережное отношение к тканям и умение все делать с первой попытки. У Майкла это было развито в высшей степени.

После операции я спрашивал:

— Как ты знал, что больше не надо рассекать кость?

— Так это же чувствуется!

Чувствуется — вот именно!

Я улыбался:

— Майкл, ты не голоден?

— Доктор Владимир, я всегда голоден.

Долговязый и худой, он работал много и быстро и тратил массу энергии. После операций я обычно заказывал еду в одном из ближайших ресторанчиков, откуда быстро приносили какую-нибудь вкусную еду для всей бригады, а для него — двойную порцию. Только один раз он отказался от угощения:

— Спасибо, доктор Владимир, но сегодня жена ждет меня к обеду.

На следующий день я поинтересовался:

— Ну что вчера было на обед?

Он воскликнул с восторгом:

— О, доктор Владимир! Пицца!..

Вот это «обед»… Правда, у них было трое детей, что извиняло жену Майкла за такое «кулинарное искусство».

Выходящие в отставку доктора обычно продают офис и свою частную практику тому, кого выберут. Мой офис принадлежал госпиталю, и продавать

мне было нечего, но я с удовольствием передал бы Майклу свою частную практику. Но он был из традиционной католической семьи в Калифорнии, а католики всегда хотят иметь много детей, ему надо было содержать большую семью. Поэтому после резидентуры Майкл собирался возвращаться в свой небольшой городок, чтобы поскорее начать зарабатывать. А жаль: он наверняка мог стать профессором в любом крупном медицинском центре.

Второй мой помощник, Патрик Меир, тоже был хороший хирург, хотя и без такого блеска. Он вырос в Европе, знал четыре языка, учился по году в университетах разных стран (так называемое «европейское образование»), был очень образован и вдумчив. Они с женой выиграли в лотерею Green Card — вид на жительство и решили переехать в Америку попытать счастья. Но пока еще не знали, что их ждет в будущем. Работая вместе, я присматривался к его способностям.

Патрик был тип наивного интеллигента, многого в Америке не знал и не понимал. Он проходил резидентуру в Канаде, система здравоохранения там социализированная, и доктора зарабатывают намного меньше американцев. Как-то мы небольшой компанией пошли после работы выпить пива. Разговор, как часто бывает, зашел о заработках. Один из хирургов сказал:

— Я делаю в год двести пятьдесят тысяч, и мне не хватает.

— Так много — и не хватает? — воскликнул Патрик.

— Это не так много, это меньше среднего заработка ортопедических хирургов.

— Неужели? А мне кажется, это ужасно много. Я бы даже не знал, что делать с такими деньгами.

Пройдет несколько лет, и, сидя в моем кресле, он станет получать гораздо больше, сокрушенно жалуясь:

— Деньги в Америке развращают. Сколько ни заработаешь — все кажется недостаточно.

В этом он был прав.

Иногда приходил навестить меня мой бывший помощник Леня Селя. Садился он уже не на край стула, как прежде, а разваливался в кресле, и с апломбом говорил нам с Изабеллой:

— Все эти годы в резидентуре я не жил по-настоящему, а только вкалывал. Скоро начну зарабатывать и жить. Хочу уговорить свою Ирку родить еще ребенка.

Изабелла всплескивала руками:

— Леня, куда же еще? У вас и так уже двое.

Я в который раз напомнил ему о чемоданах, поисками которых он занимался перед отъездом из Москвы:

— Да, там чемоданов не было, — смеялся он. — Но это ушло в прошлое вместе с жизнью в России. Я тут еще не жил, а когда стану жить по-американски, тогда начну чемоданы набивать!

— Почему ты считаешь, что еще не жил? У вас хорошая квартира, машина, дети учатся.

— Нет, это все не то. Я веду переговоры о будущей работе с разными госпиталями, торгуюсь, где смогу больше получать. Хочу, чтобы мои дети жили во дворце.

После его ухода Изабелла говорила:

— Владимир, как Леня-то изменился! Был такой тихий, а теперь — прямо-таки самоуверенный процветающий американец!

— Что ж, основа всей американской культуры — делать деньги.

— Но, Владимир, какая же это культура?

— Какая? Американская.

Интеллигентный, поистине культурный человек живет «не хлебом единым». Мне очень хотелось найти приятеля-собеседника, с которым я мог бы иногда поговорить о том, что люблю больше всего на свете, — об искусстве. Кроме Виктора, никто из наших докторов искусством не интересовался. Мы с ним иногда мимоходом обменивались впечатлениями о концертах или о выставках картин в музее Метрополитен. Но Виктор, как и все американцы, не знал русской культуры и искусства. А именно картины знаменитых русских мастеров были тем, о чем я сильно тосковал в Америке. По моему убеждению, мир не оценил по справедливости классиков реалистической русской живописи лишь потому, что просто их не знал.