Американский поцелуй
Шрифт:
«Бред», — решил Дуглас. Этот вечер, эта семья, этот кот — все они наваждение. Кот явился предзнаменованием, и Дуглас, умываясь, рассматривая в зеркале свою дикую прическу и глубоко дыша, пытаясь взять себя в руки, — не мог выкинуть Николь из головы. Он вспоминал ее простые серебряные сережки, которые она всегда носила. Он вспомнил о Мелвилле, цитату из которого она написала по памяти, уважение, которое она питала к книгам Грэма Грина, ее мертвую хватку, которой она держала хоккейную клюшку. Ее любимым фильмом была «Филадельфийская история», настоящий шедевр.
— Я хочу поговорить с Николь наедине, — заявил Дуглас, вернувшись в комнату.
— Конечно, — разрешил Самсон.
— Одни, одни. — Полетт устало улыбнулась Дугласу.
— Идите в мой кабинет. — Самсон встал и пожал Дугласу руку.
Они были одни. Дверь в кабинет была заперта. Николь села на тахту, сняла туфли и скрестила ноги. Дуглас сел на краешек деревянного стула, чья спинка была украшена гербом. Дуглас не стал спрашивать, но решил, что это может быть фамильный герб.
Николь хрустнула пальцами.
— Через минуту я начну называть вас не мистер Керчек, а Дуглас.
— Неужели?
Николь вздохнула.
— Мистер Керчек, пожалуйста, выслушайте. Мне нужно кое-что сказать.
Дуглас собрался с мыслями. За дверью на диване сидела семейная пара, пила бренди и, может быть, гладила Джона Стэплтона. В кабинете рядом с ним находилась своевольная молодая женщина.
— Мистер Керчек, — начала Николь, — я знаю, как трудно найти в этом городе любовь. Я молода, но понимаю, что такое одиночество и как оно печально. — Николь провела рукой по ногам, — я знаю парня в этом доме, который привязывает девушек к кровати, думая, что они спасут его от одиночества. Именно об этой печали я говорю.
— Хорошо, Николь. Но мы-то тут при чем?
Николь приложила палец к губам.
— Послушайте. Я знаю, что могу быть нелогичной, Дуглас.
У Дугласа перехватило дыхание. Он почувствовал что-то похожее на страх.
— Например, сегодня, — продолжала Николь, — эта история с «Королем Лиром». Но есть еще кое-что, чего вы не знаете. Я видела вас в кинотеатре на прошлой неделе.
Дуглас опять покраснел.
— Показывали фильм «Стрелка» с Грегори Пеком. Это было во вторник, на девятичасовом сеансе. Я увидела рекламу фильма в газете и знала, что вы пойдете. И я тоже пошла.
Дуглас пытался вспомнить, что на нем было надето в тот вечер и что он ел в кинотеатре. Фланелевая рубашка? Мишки Гамми?
— Я сидела через пять рядов от вас и видела ваш силуэт. Я видела, что вы в восторге от парня, игравшего бармена. Помните, парень из кабака?
Дуглас закрыл глаза. «Она права, — пронеслось у него в голове. — Ей девятнадцать, и она права».
— Как бы там ни было, женитесь вы на мне или нет, но я хотела это сказать, — выдохнула Николь. — Это нехорошо, Дуглас.
Дуглас не открывал глаз. Он слушал.
— Нехорошо то, как вы живете. Все те тяжести, которые вы поднимаете, те мили, которые пробегаете,
Дуглас посмотрел на нее. Он видел изгиб ее шеи, ее виски, но в ее глазах было что-то еще.
— Ты хороший учитель и все такое, Дуглас, но ты просто убиваешь время. Это точно.
«Какого черта?» — подумалось Дугласу. Потом он спросил себя: «Как? Как я его убиваю?»
— Я вижу это по книгам, которые ты задаешь нам читать, по галстукам, которые носишь. — Николь жевала прядь волос. — Ты готов, Дуглас, готов к встрече с женщиной — с той, на которой ты женишься. — Николь слегка нахмурилась. — И думаю, что эта женщина — я. Я встречалась с несколькими парнями, я знаю жизнь, и… Ну, я просто знаю, чего хочу.
— Как? — вырвалось у Дугласа. Его рука, держащая бокал, дрожала, поэтому он поставил его на стол. Он чувствовал, что сейчас заплачет, но сдержался.
— Как ты можешь такое говорить?
— Я это я. — Николь взглянула на учителя.
— Ты влюб… — Дуглас изменил фразу. — Ты меня любишь?
Николь гладила себя по шее, потягивая бренди.
— Послушай. Я еду учиться в Принстон. И у меня гигантская семейная библиотека. Я просто считаю, что с тобой в кино должна ходить женщина, и этой женщиной должна быть я. Я готова ею стать.
Дуглас больше не мог сидеть на месте. Он встал и прошелся, так он всегда ходил в раздевалке перед боем. Ему хотелось кричать, ударить или быть побитым. Он хотел чего-то надежного, с ощущением чего он был знаком. Он остановился перед Николь, не зная, что делать.
— Расслабься, Дуглас. — Николь подвинулась на тахте.
— Нет. — Дуглас мотнул головой и опять зашагал по комнате. — Никаких «расслабься, Дуглас». Мне нужно тебе кое-что сказать. Мне тридцать один, и я… Я твой учитель, ради всего святого. Я имею в виду… это… Послушай, ответь мне, Николь.
— Да, — прошептала она, — отвечу.
— Это правда? То есть, я хочу сказать… Ты влюблена в меня?
— Я готова влюбиться, — ответила Николь, — это комплимент, но ничего большего предложить не могу.
Дуглас перестал мерить шагами комнату.
— Я схожу с ума, — тихо сказал он. — Я твердо стою на ногах, но схожу с ума.
Николь улыбнулась.
— У меня выпускной через месяц, меня сопровождает мой кузен Фред, а сам выпуск еще через две недели. Это будет нелегко, но в первую неделю июня я готова стать твоей безраздельно.
Дуглас рассмеялся практицизму в ее голосе. Он вспомнил о своей матери, о Чьяпасе и мексиканцах, о череде сочинений, которые он проверял уже шесть лет. Наверное, он проверил тысячи этих сочинений. И вероятно, была эпоха, когда люди мыслили, как Николь Боннер.
— Я могу ездить в Принстон, — объяснила Николь, — или приезжать к тебе по выходным. У меня немного эксцентричная семья, и я сама тоже, но так уж получилось. Что скажешь?
Дуглас поднял Николь на ноги. Он ощущал головокружение и страсть. Он не понимал своих чувств. Как отчаявшееся животное, он сделал последний прыжок.