Американский поцелуй
Шрифт:
— Ты болен, — отрезала Донна.
Водитель «хонды» вылез из машины. Он был разъярен. Это был бизнесмен в костюме с галстуком.
— В чем дело? — вмешался он.
— Папочка Чекерс задаст тебе жару! — прокричал Чекерс.
Донна вздохнула. Ей тридцать два, у нее узкое платье, мурашки по всему телу и дорогая помада. Она торговала недвижимостью, любила детей и голосовала на выборах.
— Иди скорее, — тихо произнес Чекерс, протягивая к ней руку. — Ты не слушаешься папочку? Сейчас же иди сюда, маленькая девочка!
Мужчина в галстуке заглянул в «плимут» со стороны водительского сиденья.
— В чем дело? — повторил он.
Чекерс как будто не заметил. Он протягивал руку к Донне.
— Скорее, — прошептал он.
Донна улыбнулась.
КУПАНИЕ
Легенда о купании Джейкоба берет свое начало 1 мая 1948 года, в день, когда Джейкоб Вольф женился на Рейчел Коэн.
Свадебная церемония проходила в синагоге на Западной Восемьдесят девятой улице, а прием состоялся в отеле «Плаза». Матери Джейкоба и Рейчел — обеих звали Эми — были главными организаторами. Обе семьи были уважаемы в Манхэттене. Предки семьи Вольф были портными в Риме. Сейчас они владели фирмой «Вольфс биг энд толл» на Западной Семьдесят второй улице, и одевали всех выдающихся и громоздких. Ходили слухи, что Шерман Вольф, отец Джейкоба, был личным портным мэра и мафиозных боссов семьи Скапалетти. Но кто именно входил в число клиентов «Вольфс биг энд толл», не разглашали. Зато все знали, что среди них были люди, с которыми лучше было не ссориться. Поэтому вышел жуткий скандал, когда летом 1943 года двадцатичетырехлетний Джейкоб Вольф, единственный сын Шермана, стал писать песенки для рекламы.
— Что это? — Шерман Вольф уставился на сына. — Чем ты занимаешься?
— Я пишу стихи, — ответил Джейкоб, — слоганы для товаров.
— Стишки для товаров? — Шерман был ростом шесть футов семь дюймов. Его сын дотянул только до пяти футов и одиннадцати дюймов. — Какие слоганы? — призвал к ответу Шерман. — Какие товары? Что ты морочишь мне голову!
— Это для радио, папа, — вздохнул Джейкоб, — для концерна.
— И что теперь? Что ты морочишь мне голову? Что еще за концерт?
Джейкоб опять вздохнул. Концерн представлял собой союз бизнесменов, которым он восхищался. Все, что он знал, — это то, что ему предложили работу. Ему звонил человек и говорил, что нужен стишок об ошейнике для пуделя, и Джейкоб сочинял. Если требовалась тридцатисекундная ода освежителю дыхания, Джейкоб придумывал оду на тридцать секунд для освежителя дыхания.
— Концерн — это союз бизнесменов, папа.
Шерман поглядел на сына сверху вниз. Они разговаривали в комнате для рисования в пентхаузе Эми и Шермана на Западной Семьдесят четвертой улице. На стене висели два подлинника Августа Маке [2] . Тут также находилось великолепное черное пианино, приобретенное Шерманом, когда Джейкоб был еще ребенком. Еще в детстве в Джейкобе проснулся музыкальный талант, и тогда же стало ясно, что атлета из ребенка не выйдет. Шерман хотел развить музыкальные способности сына. Он смирился с тем, что Джейкоб безнадежен в баскетболе. Поэтому постоянными упражнениями пытался сделать из него гения с неистовым темпераментом, нового еврейского Моцарта, дающего концерты в «Карнеги-холл». Шерман был равнодушен к искусству. Но он считал, что его единственный сын благодаря музыке сможет попасть в высшее общество и приобщиться к власти и богатству. Война была в разгаре, и все, что отдавало повседневностью, презиралось Шерманом.
2
Немецкий художник-экспрессионист.
— Эми, — крикнул Шерман, — иди сюда! Мальчишка хочет вступить в какой-то концерт!
Шерман и Джейкоб так и не нашли взаимопонимания по поводу этой работы. В 1944-м, когда Джейкоб сочинил стишок для стирального порошка «Гриарсон», Шерман смолчал. Он не сказал ни слова во время выполнения Джейкобом заказа компании по производству формочек для кексов «Медвежье брюшко». Но в конце 1947 года, Шерман потерял терпение, услышав по радио следующий пассаж:
Пора— Пеленки не могут быть модными, — бесновался Шерман. — Это мужская одежда модная. Чертовы костюмы и жилеты.
— По-моему, звучит неплохо, — возражал Джейкоб.
— И еще, — не унимался Шерман, — я знаю Митча Кайлера. Он одевается как дерьмо.
— Модные пеленки, — объяснил Джейкоб, — это рифма, папа.
Шерман всплеснул руками. Злость и стыд за Джейкоба были божьим наказанием, непереносимым проклятием его жизни. Он хотел сделать из сына мужчину. Мужчина работает как проклятый, играет в карты, пьет виски, думает о женщинах. Мужчина сам за все платит, а потом, если остается в живых, смеется. Но мужчина не пишет песенки о зубной пасте и бальзаме для волос.
— Ему просто нужна жена, — решила Эми Вольф.
В январе 1948 года Джейкоб Вольф нашел себе жену. Шерман и Эми с облегчением узнали, что это Рейчел Коэн, дочь Алекса и Эми Коэн с Западной Семьдесят Девятой улицы. Алекс Коэн возглавлял спортивную редакцию в «Нью-Йорк таймс». У семьи Коэн не было столь славной истории, какая была у семьи Вольф, но статьи Алекса о «Янки» и «Гигантах» были разумными и точными. Шерман чувствовал, что Алекс Коэн далеко не простофиля. Алекс отлично понимал, какой славы удостаивается человек, положивший на лопатки противника, будь то Адольф Гитлер или «Бостон ред сокс». Шерман надеялся, что часть своего благородства Алекс передал своей дочери Рейчел, и рассчитывал, что благородство Рейчел, в свою очередь, распространится и на Джейкоба.
Рейчел любила Джейкоба. Когда они встретились, ей было двадцать два. Она проверяла факты в статьях «Таймс». Рейчел была ответственной и дотошной, когда надо было узнать точный рост Бенито Муссолини, размах крыльев колибри или точный состав супа с зеленью в «Дюранигане» на Мэдисон-авеню. В тот день Рейчел как раз была в «Дюранигане» и спорила с шеф-поваром, который согласился по телефону опубликовать некоторые рецепты, а сейчас молчал и сурово на нее посматривал. За угловым столиком Рейчел увидела Джейкоба Вольфа. Она видела Джейкоба в детстве, в синагоге на Восемьдесят девятой улице, но никогда не замечала его. Она не обращала внимания на его мужественный подбородок и хрупкие пальцы. Она не знала причины грусти и меланхолии, с которой Джейкоб поглощал свой сандвич, когда думал, что никто за ним не наблюдает.
— Боже, — вырвалось у Рейчел, — Джейкоб Вольф?
— Я ничего не говорил, — повар гордо повернул голову. — Суп с зеленью — это секрет.
Рейчел выбежала из кухни навстречу своему единственному. Он поднял глаза и встретился с ней взглядом.
— Секрет, — кричал ей вслед повар, — вы слышали?
Четыре месяца спустя Рейчел и Джейкоб поженились. Это была царская свадьба. Родственники прибыли из Лонг-Айленда и Вашингтона. Белоснежные розы устилали пол синагоги. Сюзан Март, близкая подруга Рейчел и сотрудница по работе, была подружкой невесты. На Сюзан было платье, подчеркивавшее ее потрясающие ноги, и многие гости про себя отмечали, что она красивее невесты.
На приеме в «Плазе», под чутким руководством обеих Эми, были поданы татарский бифштекс, шампанское, лимонный шербет, а потом гости были приглашены на ужин. Все лучшие люди Манхэттена были там, в том числе и Джун Мадагаскар, сопрано с Бродвея, и Жаклин Хайв, управляющая сиротским приютом, и поразительно высокие мужчины в жилетах. Наступило временное затишье во всеобщем веселье, и Робби Якс, известный комик, взял слово.
— Леди и джентльмены, — произнес Робби, подняв свой бокал со скотчем. — За любовь к лету, за любовь мужей и жен, за любовь к «Катти Сарк» и танцам, за любовь к роскошной груди Жаклин Хайв, за любовь молодых матерей и отцов, за любовь к евреям и звездному небу, за любовь к хорошо сшитым шерстяным костюмам. Но прежде всего за любовь Джейкоба и Рейчел Вольф, храни их Господь… Поднимем бокалы!