Амфисбена
Шрифт:
Я подумал о вас, матушка, к вам я теперь прибегну, когда «Амфисбена» довезет меня обратно во Францию. Но какое мученье я причиняю вам! Я буду чувствовать, как кроткий взор ваш с тревогой спрашивает о причинах моей молчаливой грусти, и ничего вам не скажу о своих немых мучениях. Зачем смущать это стоическое спокойствие? Вам, которая принесла себя в жертву моей свободе, которая наполовину отреклась от меня, чтобы я более полно принадлежал жизни и любви, зачем вам знать, что ваше самопожертвование, ваше отречение были бесполезны? Зачем вам сознаваться, что мне не удалось самое важное приключение в моей жизни? А между тем одну минуту я верил, что оно удастся, в тот вечер, когда в комнате вашего старого дома в Клесси я почувствовал, что люблю Лауру де Лерэн.
Мы пробыли один день в Оране. Теперь путь «Амфисбены» бежит
«Амфисбена» быстро скользит по спокойному морю. После завтрака я спустился к себе в каюту. Мне необходимо было одиночество, молчание. Проходя по коридору, я заглянул в каюту, которую занимала прежде Лаура. Горничная г-жи Брюван запирала шкафы и приводила вещи в порядок. Глаза мои наполнились слезами.
Сегодня вечером мы будем в Малаге. Уже четыре дня! Мне вспомнился последний мой вечер в Алжире. Я бродил по городу как неприкаянный. Да, теперь я понимаю точное значение этого выражения. Я бы не мог больше выносить общества ни Антуана, ни г-жи Брюван, ни Сюбаньи, ни Жернона. Так как было удручающе жарко, никто не собирался сопутствовать мне. Алжир буквально был раскален в этот день. Купол мечети «на Тонях», казалось, расплавлялся в пылающем воздухе. Я нанял экипаж и велел ехать в сад Эссэ. В нем никого не было. Я ходил по сухой растрескавшейся земле и долго гулял по аллее каких-то странных деревьев, баобабов, по-моему. Я остановился перед площадкой, усеянной бугенвилями, и долго стоял, смотря бессмысленно на их пурпурные цветы. Потом я вернулся в город. Не помню, когда отпустил экипаж. Долго пробыл у араба в лавке. Лавочник был сердобольный старик. Он показывал мне не представляющие никакого интереса ковры, материи, кожаные кошельки. В конце концов, сам не знаю почему, я купил маленький стеклянный флакон с розовой эссенцией. Потом я поднялся в Касбу, я карабкался и спускался по лестницам, ходил по узким улицам, задевал мужчин в бурнусах и женщин в покрывалах. Воздух бы полон запаха горючего камня, сада и кушаний, к которому примешивался неопределенный аромат жасмина. Мне показалось, что в каком-то прохожем я узнал одного из бесноватых, приезжавших к нам на яхту, именно того, что играл на барабане, меж тем как товарищи его ели скорпионов и вколачивали один другому в череп длинный гвоздь молотком. Ах, этот гвоздь! Мне показалось, что его острие я чувствую у себя в тяжелой голове! От ужасной мигрени у меня давило виски.
Купив в аптеке пакетик аспирина, я очутился за столом в ресторане, в глубине почти пустой залы. Передо мною стояла бутылка замороженного шампанского и полная тарелка. Я выпил эту бутылку, потом другую. Мигрень исчезла. Я чувствовал себя даже довольно хорошо. Единственно, что меня беспокоило, это то, что от страшной жары пот лил с меня градом. Не будь этого тягостного впечатления, было бы совсем хорошо. Выйдя на улицу, я пошел куда глаза глядят. Вскоре я очутился на улице Баб-Азум. Стало темно, толпа двигалась взад и вперед вдоль освещенных магазинов. Я шел, не думая ни о чем, и продолжал бы эту прогулку, если бы меня не окликнул чей-то голос и в то же время чья-то рука не опустилась мне на плечо. Я узнал Ива де Керамбеля.
Днем он заезжал на «Амфисбену» проститься со мною и нанести визит г-же Брюван. Г-жа Брюван сказала ему, что я на берегу. Как удачно, что мы встретились! Не переставая говорить, Ив потащил меня в кафе. Мы сели. Нам принесли напитков. Тогда только я обратил внимание, что вместе с Ивом находится какая-то странная личность, в феске, потертой паре, с кричащим галстуком на шее. Ив представил мне странного своего спутника. Это комиссионер Гассан, неоценимый малый, о котором он мне уже говорил и который отыскал ему маленькую кабилку. Решительно невозможно, чтобы я уехал из Алжира, не увидав этой милой дикарки. Нужно, черт возьми, чтоб я имел хоть приблизительное понятие о туземных женщинах. Покуда Ив говорил, Гассан в знак одобрения кивал своей феской и улыбался, блестя белыми зубами на своем загорелом лице.
Почему я пошел вместе с Ивом и Гассаном? В точности я не знаю. Думаю, что я на все согласился бы, только не оставаться в моей одинокой каюте на «Амфисбене». Притом же Ив де Керамбель взял меня под руку и повлек. Он громко говорил, размахивая руками. Я почти не слушал его слов, но послушно шел с ним. Мы пересекли Государственную площадь, миновали — мечеть «на Тонях» и погрузились в лабиринт узких улиц. Этот квартал старого Алжира в это время был
Между тем старуха исчезла. Гассан с проворностью слуги из комедии громоздил подушки за моей спиной и спиною Ива. Устроив нас со всеми удобствами, он сел в углу, подобрал что-то вроде тамбурина, лежавшего здесь, и принялся извлекать из него странный рокот, низкий, глухой и хриплый, который он сопровождал гортанным пением, наводящим такое оцепенение, что я от усталости закрыл глаза. У меня не было сил говорить, и я долго бы оставался так, слушая тяжелую мелодию, если бы не появилась снова старуха с четырьмя маленькими чашками кофе, а за ней вошла и ее хозяйка.
Она была красивой и странной, эта маленькая кабилка! Одета она была в газовую рубашку с блестками, через которую можно было разглядеть ее темную гладкую кожу и поверх которой надета была вышитая курточка. Широкие тюлевые шальвары пузырились около ее щиколоток. Она подошла к дивану, шлепая желтыми кожаными туфлями, и потом без церемонии села между Ивом и мною. Таким образом я совсем вблизи видел ее смуглое, накрашенное лицо, блестящие глаза, нос с широкими ноздрями, влажную и чувственную улыбку, открывающую белые зубы. Совсем близко от себя чувствовал я ее теплое, гибкое тело. Она смеялась, раскачивая большими сережками, висевшими у нее в ушах, и позвякивая браслетами, что опоясывали запястья ее рук, меж тем как Ив, запустив руку под газовую рубашку, исподтишка щупал грудь плутовки, и Гассан изо всей силы рокотал своим тамбурином.
Ив казался очень возбужденным, и я понял, что мне пора уходить. Когда я хотел подняться с дивана, я почувствовал, что голая рука обвивает мою шею. Неожиданно девушка привлекла меня к себе. Я нисколько не был в расположении шутить и не без резкости ее оттолкнул, но ее забавляла эта игра, и я с трудом мог уклониться от красивых красных и толстых губ, которые усиленно добивались моих поцелуев. Смуглянка оказалась сильнее меня. Она была проворна, как молодое животное. Хриплый смех ее звучал в гулкой комнате, где умолк тамбурин Гассана. Ив в восторге подзуживал крошку не уступать. Мало-помалу меня начало нервировать смешное мое сопротивление близости этого пылкого личика, цинического и накрашенного, и объятиям живого гибкого тела, от которого исходил горячий запах плоти, пряностей, ладана и роз. При каждом усилии освободиться от нее я глубоко вдыхал этот аромат. Меня охватывало головокружение, не обещавшее ничего хорошего, и я не знаю, чем бы все это кончилось, если бы Гассан не счел за нужное вмешаться. Между ним и кабилкой начался гортанный диалог.
Тем временем я поднялся с дивана и стал прощаться с Ивом де Керамбелем. Гассан пошел меня проводить и вывести на прямую дорогу. Ив пожелал мне счастливого пути и, пожимая руку, сказал, указывая на кабилку, которая, капризно свернувшись на подушках, делала мне презрительные гримасы, смотрясь в маленькое карманное зеркальце: «Не правда ли, мила эта маленькая мукэр? Но ты напрасно стеснялся, если это тебе доставляет удовольствие, старина… Ты знаешь, я не ревнив». Прощаясь с Гассаном, я дал ему несколько золотых для передачи кабилке Аише.