Амгунь - река светлая
Шрифт:
Легкие шаги раздались под окном. Тоненько пропела калитка, и снова шаги — на крыльце. Что-то стукнуло в сенцах, прошелестело платье…
Лейтенант поднялся порывисто, взмахнув руками.
— Это вы… Катя? — вдруг осевшим голосом проговорил он.
А ее голос еще тише:
— А вы еще не спите?
— Нет…
— А вы очень хотите спать? — Теперь она была совсем близко от него, он даже слышал залах ее духов, до нее можно было дотронуться рукой. — Только тише говорите, мама, наверное, еще не спит.
— Я совсем не хочу спать, — он протянул ей руку.
Все было как во сне: пахло сеном, спелыми сливами, наплывал
Катенька не выпускает руку лейтенанта, ведет его за собой.
— Хорошо у нас?
Он посмотрел на перепутанные в лунном свете ветви слив, на звездное небо, луну, на бегущие прозрачные облачка, подумал, что первый раз видит такое небо и такую вольную луну.
— Хорошо.
— Я же говорила вам, — она остановилась вдруг, придержала лейтенанта: — Слышите?
Лейтенант застыл на месте, прислушался.
— Слышите? — тихим шепотом спросила Катенька. — Вот опять… Слыхали?
Рядом упало что-то о траву, поймал лейтенант глухой округлый стук.
— Что это?
— Сливы переспелые. Вот опять. Слыхали?
— Они что, ночью зреют?
— И ночью. А знаете, я каждый вечер хожу в сад. У меня здесь скамеечка есть, вон там — подальше чуть-чуть. Сяду, и слушаю, и смотрю. Интересно. Когда луна — сад сказочным кажется. Вот посмотрите.
Смотрел лейтенант, и казалось ему: невидимый волшебник творит свои таинства. Утром он уйдет, а на траве и листьях останутся радужные бусины росы и сладкие сливы, полно янтарно-спелых слив. Сливы соберет Катенька, а Катерина поставит на стол.
— Хорошо как здесь, — вырвалось у лейтенанта невольно.
А Катенька оказала, не оставляя его руки:
— Вам идти надо.
Он остановился резко. Не понял, что ли?
— Пора вам, — сказала она.
— А вы?
— Я еще посижу здесь. Отсюда хорошо видно, до самой излучины, как вы идете на катере. — Она помолчала. — Я каждый раз смотрю.
Лейтенант сжал ее руку.
— Идите, — сказала она и пошла под сливами в глубь сада.
— Катенька, — позвал он. — Катя!
А ее уже и не видно. Да и была ли она около него, может, показалось ему все, привиделось?
Во дворе лейтенанта встретил Домрачев:
— Загостился гдей-то, Виталий Петрович? За лодкой бдил, чо ли?
А в доме при свете глянул прямо в лейтенантовы глаза, словно насквозь его хотел увидеть.
— С Катей был, — сказал лейтенант и не отвел взгляда, не опустил глаз, и кончился на этом их разговор о ночном лейтенантовом бдении.
Сон не уменьшил усталости, как рассчитывал Домрачев; тело по-прежнему было тяжелым, ныл каждый мускул, свербило в пояснице. Уж не захворал ли он часом? Только этого сейчас не хватало!
Домрачев помял руками мышцы ног, предплечья, сильно захватывая пальцами, потер поясницу — все напрасно. Оставалось еще одно средство, запретное сейчас.
Лейтенант затягивался в ремни и не обращал на него внимания.
Домрачев прошел в кухню, бесшумно распахнул холодильник. Бутылка в его руках сразу запотела. Он налил в стакан и всыпал туда, не примериваясь, перца.
Лейтенант за перегородкой скрипел сапогами. Подумав, Домрачев налил повторную. Опростал, утерся рукавом брезентухи, чувствуя, как пошло, потекло по телу тепло, не удержался, крякнул. Добре так-то! Как рукой снимет теперь его хворобушку. Твердо ступая, вышел из кухни.
— Двинем,
Глаза лейтенанта моргнули в ответ из-под козырька фуражки согласно и преданно. Но чего-то не хватало в лейтенанте, и Домрачев оглядел его внимательно.
— А пистоль-то где?
Улыбнулся лейтенант:
— Да надоел он мне — весь бок отбил.
— Ну, ваше дело… Ваше дело, Виталий Петрович.
А у самого сердце почему-то сжалось: человек ты мой хороший! Кудрявый ты мой лейтенант!..
Лейтенант во дворе замешкался — высматривал в темноте сада белое платьишко. А оно выплыло от сеновала, как только хлопнула за Домрачевым калитка.
— Виталий Петрович!..
Он шагнул быстро навстречу:
— Пошли мы.
Поймал ее руку, сжал, и на мгновение его коснулось крепкое и горячее ее тело. Всего на одно мгновение, он даже не успел сообразить, что же это такое, — она отпрянула от него.
— До утра!
Домрачев уже столкнул катер на глубь, придерживая его за борт, дожидался лейтенанта, поглядывал на берег: не появился? Догадывался Домрачев, что задерживает его напарника во дворе.
Да, все решилось у них легко и просто. А ему драться пришлось… Дикая была свалка. Из-за угла навалились парни на него, когда шел он от своей. Катеньки, хмельной от ее ласк, скрутить хотели, но он-то не куль с мякиной… Думал, что она не захочет и видеть его после этого — одноглазого, потому как даже сам он боялся увидеть свое лицо в зеркале: пугала пустая глазница с красными, вывороченными веками. А поди ж ты… Видно, здорово любила его Катюха, даром что стал он одноглазым; и в следующее же свидание сказала, что хочет стать его женой не откладывая. На всю жизнь запомнился Домрачеву тот вечер. Вот и выходит, что через глаз да помятые ребра досталась ему Катерина, Катюшка его, самое дорогое и прекрасное, чем он владеет.
Припомнились Пашкины слова, выходит, до сего дня Пашка жалкует за Катерину. Знамо, есть за что!
С косогора застучали спешные шаги — лейтенант летит, аж каменья из-под ног выворачиваются. Подбежал — грудь ходуном ходит, цепляясь за борт катера, пробормотал что-то извинительное.
— Успеем, — сказал Домрачев на его тревогу и вдруг подумал, что несет сейчас от него перегаром водочным на три версты. Скособочился, скрывая лицо от лейтенанта, завел двигатель, полный газ дал.
Лодка рыскнула было в одну-другую сторону, но он тут же крепко взял штурвал, поставил лодку на курс. В лицо туго ударил встречный ветер.
Домрачев решил перевалить Амур, левым берегом пройтись и проточками выйти к «Елочке» с тылу. С лейтенантом поделился своей мыслью. Лейтенант согласно кивнул головой. Домрачев прикинул время и подумал, если хорошо обойдется на «Елочке», то как раз к восходу солнца успеют они на Орловские острова. В аккурат к солнцу.
Вспомнил Домрачев Орловские острова, и знобкая дрожь прошла по спине: брата вспомнил, второй раз за вечер вспомнил. Вот далось-то, навязалось!
А лейтенант улыбался. Далеко он был от дум и мыслей Домрачева, далеко был от него — на берегу был, с Катенькой был, в укромном месте — на лавочке под старой сливой. Сливы спело падали в траву, всегда неожиданно, вдруг, а в звуке этом было что-то счастливое, законченное, сладкое. И сладко туманилась голова лейтенанта, со сладкой болью екало, заходилось, плыло, плыло куда-то сердце лейтенанта от звука падающих слив, от слов Катенькиных.