Аморе Аморетти

Косфорд Виктория

Мы замечаем друг друга одновременно. Их одинаковые карие глаза удивленно округляются, затем загораются от радости, и мы бросаемся друг к другу обниматься. На них белые халаты. Карло поседел, а Антонелла — настоящая красотка, точь-в-точь как ее мать. Мы говорим наперебой, но каким-то образом сказанное доходит: Чезаре здоров, но сидит в тюрьме; Антонелла встречается со старым другом Карло, и у обоих взрослые дети. Мы дивимся, как быстро идет время, как все меняется, и договариваемся поужинать на вилле через пару дней. Я не спрашиваю, как Чезаре попал в тюрьму. Я помню его: высокий, блестящие черные волосы, струящиеся по спине, непроницаемые глаза, выбитые зубы и сицилийская надменность. Наверняка всему виной наркотики.

Tale il padre, tale il figlio.

Яблоко от яблони недалеко падает.

Как-то утром

вожусь на кухне виллы, отыскивая различные приспособления, необходимые для приготовления чизкейка, бесшумно шныряя среди других поваров и отхлебывая эспрессо, сваренный для меня Игнацио. И тут слышу знакомый голос в коридоре. Нас всех ждет сюрприз: на пороге стоит Джорджо Сабатини, сын моих старых друзей Винченцо и Клаудии. С широкой улыбкой он заключает меня в медвежьи объятия. Он так похож на отца, что я удивляюсь, почему на нем не тот же джинсовый комбинезон, из которого милый Винченцо, помнится, не вылезал. На хорошем английском с легким американским акцентом Джорджо говорит, как рад меня видеть.

Он и его друг Пит приехали в Италию ненадолго — навестить мать Джорджо. Винченцо умер в прошлом году — я с трудом смогла поверить, что этого здоровяка, всегда отличавшегося такой жаждой жизни, больше нет. Клаудиа и Винченцо были моей опорой, когда я страдала по Джанфранко. Те недели, что я провела у них, напоминали мне детство, когда я гостила у бабушки с дедушкой. По вечерам мы с Винченцо пили домашнее вино и граппу, закусывая вкуснейшими бискотти по фирменному рецепту Клаудии и обсуждая жизненные проблемы. Это было мое единственное счастье в те дни, наполненные горем, тревогой и одиночеством. И я всегда обожала Джорджо — такого же весельчака и добряка, как и его родители.

Джорджо наливает себе бокал верначчи [24] , заворачивает кусок хлеба в прошутто и ест, разговаривает и пьет одновременно. Он потерял не только отца, но и красавицу жену, американку, мать двоих дочерей, которых ему теперь приходится воспитывать в одиночку. Но это не мешает ему интересоваться моей жизнью, подливать себе вина, делать еще один бутерброд, заливаться смехом в ответ на шутки Пита и подтрунивать над Игнацио. Его веселость заражает всех. Он приехал, чтобы забрать спортивную машину Джанфранко, о существовании которой я до этого момента не подозревала. Со свойственным ему великодушием Джанфранко одолжил Джорджо и Питу машину на время отпуска в Тоскане.

24

Тосканское белое вино.

И вот через два часа, когда чизкейк готов, а Джорджо с Питом в беседке доели пасту и допили вино, я сажусь с ними в машину, и мы едем в Сан-Джиминьяно. Я редко позволяю себе подобные спонтанные, непредсказуемые поступки: головокружительно рисковое поведение меня и ужасает, и восхищает. Мне не очень хочется в Сан-Джиминьяно, ведь мы были там с Уильямом на той неделе в один из дождливых дней, но Пит едет туда впервые, и мы несемся по автостраде, обсуждая политику и войну.

В итоге мы так и не попадаем в Сан-Джиминьяно: Джорджо внезапно решает, что хочет показать нам Чертальдо. «Рено» описывает спирали по серпантину, и мы останавливаемся у подножия холма, на котором раскинулся этот средневековый город. Оставив машину, дальше идем пешком, заглядывая в бары, чтобы опрокинуть по стаканчику верначчи и набраться сил перед подъемом к крепости на самой вершине. На табуретке сидит девушка в длинном черном платье и поет баллады эпохи Возрождения, перебирая струны арфы длинными пальцами. Я замираю, завороженная этой сценой. Здесь, в этот чудный туманный вечер под бескрайним жемчужносерым небом, раскинувшимся над полями, двориками и прохладными каменными арками, слушая эти хрупкие переборы вместе с немногими жителями этого древнего городка, где все дышит историей, я ощущаю абсолютное счастье и понимаю, как мне повезло, как одарили меня небеса. Мы еще долго сидим и слушаем, а потом идем смотреть крепость и фотографироваться.

К машине возвращаемся другим путем, заглядываем еще в один бар и, наконец, уезжаем, мчась среди тосканских полей, над которыми сгущаются сумерки. Вечер заканчивается в «Артиминьо» — элегантном и роскошном ресторане в соседнем городке, куда много лет назад меня привозил Джанфранко. Метрдотель встречает Джорджо с королевскими почестями, проводит за столик и тут же приносит нам спуманте и меню. Мы шикарно ужинаем, оставляем в ресторане кругленькую сумму и много пьем. Джорджо настаивает на том, чтобы заплатить за всех. Нас ждет долгое возвращение в Сан-Кашьяно — они должны меня проводить.

В какой-то момент Пит идет на прогулку один, чтобы переварить наш роскошный ужин, а Джордж

начинает вспоминать то утро, когда он зашел навестить меня в маленькой «Остерии дель Гуанто» и в нашей с Джанфранко тогдашней квартире. Как только он заговаривает об этом, сразу вспоминаю, о чем речь. В ночь накануне Джанфранко не вернулся домой, и я не спала ни минуты, терзаясь беспокойством. Когда Джорджо приехал, я все ему рассказала. То был наш первый искренний, доверительный разговор. Я была так измучена тогда, что не смогла сдержаться. Я не забыла то утро и бесконечную доброту Джорджо; он терпеливо объяснял мне, что у Джанфранко невозможный характер, и успокаивал меня. Он тоже не забыл тот случай. Меня поражает значимость, которой мы оба его наделяем, я глубоко тронута. Джорджо не устает повторять, как был рад увидеть меня снова, как наша встреча придала особый смысл его нынешнему приезду в Италию — несомненно, это судьба. Стоит ли говорить, что я чувствую то же самое?

Мы с Сильваной во Флоренции — ходим по магазинам. Не успели мы сойти с автобуса, как она потащила меня в шикарные обувные бутики и тут же начала примерять туфельки на высоченных стилетто, просовывая в них свои маленькие ножки с высоким подъемом. Я жалею, что не принарядилась: рядом с Сильваной я всегда чувствую себя неопрятной кулемой, особенно когда вижу восхищенные глаза продавцов-мужчин. Она выглядит просто роскошно: короткий шелковый жакет, зауженные брюки точно по фигуре, позвякивающие золотые браслеты. Она берет две пары туфель, и мы шагаем по узкой пешеходной улице, ведущей в центр, часто останавливаясь у особенно красивой витрины.

Меня уже тошнит от собственного голоса, который несколько раз в минуту произносит: «S`i, `e bellisimo». В глубине души я начала сомневаться, что это такое уж веселое времяпровождение — весь день смотреть, как Сильвана покупает туфли. Она затаскивает меня в свой любимый магазин одежды, и я рассеянно перебираю платья, пытаясь осознать цены.

Но это только начало. Она хочет, чтобы мы прошли виа делле Белле Донне и виа Торнабуони от начала до конца, а это две самые дорогие улицы во Флоренции. И тут я решаю отдаться этой мечте и вскоре перестаю ужасаться, что брюки стоят как небольшой автомобиль, а одно вечернее платье обойдется мне в годовой заработок. Через некоторое время мне уже начинает казаться, что тысяча долларов за юбку — сущий пустяк. Мы проходим целые километры, и батарея сумок в руках Сильваны растет, а в моем единственном пакетике — раствор для контактных линз и набор открыток для родных. В конце концов мы в изнеможении падаем в кресла кафе «Гиббе Россе» на пьяцца делла Репубблика. Официант тут же материализуется из воздуха и начинает порхать вокруг Сильваны с меню. Она берет чай, а я — бокал вина, и мы сидим за столиком полчаса в сгущающихся сумерках. Мы договорились поужинать с Джанфранко и Паоло в морском ресторане «Виттория» и, набравшись сил, снова отправляемся в путь.

Приходим раньше всех и садимся за большой круглый столик в элегантном, ярко освещенном обеденном зале. Заходит Паоло. Чуть позже приезжает Джанфранко в компании Нади — темноволосой молдаванки, рядом с которой он сидел на прошлой неделе. Мы с Сильваной толкаем друг друга под столом и шепчемся, что девушка выглядит на все восемнадцать. Но Джанфранко с серьезным видом подвигает ей стул, подносит зажигалку и начинает что-то рассказывать, положив ей руку на колено.

Сигареты — единственное, чем угощается Надя за весь вечер. Праздничный ужин начался, на столе появляются подносы с морепродуктами, но Надя к ним даже не притрагивается. Она пьет кока-колу, и я вдруг понимаю, что мне очень весело, я чувствую себя абсолютно в своей тарелке. Заливаюсь смехом в ответ на шутки Сильваны и спешу положить себе добавки. Раскрасневшаяся, смеющаяся, я — полная противоположность Нади, которая почти не разговаривает и сидит с угрюмой миной на лице. Задаю ей пару вопросов — откуда она родом, давно ли в Италии? — и замечаю, что она почти не понимает итальянского. По настоянию Джанфранко приносят тарелку с поджаренными толстыми ломтями хлеба, снежно-белыми шариками моцареллы и ломтиками помидоров (видимо, Джанфранко решил, что у Нади аллергия на морепродукты). Надя ковыряет еду, закуривает еще одну сигарету, храбро улыбается Джанфранко и отрезает себе крошечный кусочек, а затем запивает кока-колой. И тут я понимаю, как мне все это знакомо. Передо мной копия меня самой двадцать два года назад; я сижу рядом с мужчиной, в которого влюблена слепо, по уши, а вокруг кружатся веселые разговоры, которых я не понимаю, и тут уж не до еды. Я влюблена и готова мириться со всем, даже с чем-то непонятным и трудным, а главное — с громкоголосым весельчаком, что сидит рядом со мной и уже устал развлекать меня и угождать мне. Я вижу, какой путь прошла с тех пор, и мне становится жаль Надю: я знаю, что у нее впереди.