Амулет (Потревоженное проклятие)
Шрифт:
Мы докурили, поблагодарили хозяйку за чай и отправились укладываться. Борис, у которого начался похмельный синдром, был квелым, зевал, и сразу же бухнулся на широкий топчан, отвернувшись к стене.
Я задержался в дверях, повернулся к хозяйке:
— М-м-м… Скажите, Лена! Тут, в Корьево, домов мало, просто кот, как говориться, наплакал. А нет ли среди них такого — с мансардой и резным петушком на крыше?
— Есть, есть! Этот дом принадлежит профессору-археологу! Я его самого не знаю, а его жена, Надежда Михайловна, покупала у меня пару раз картины и резные доски!
«Так!», — подумал я: «Все складывается, как нельзя лучше!», и задал хозяйке еще один вопрос:
— Лена, а вы не обращали внимания — там кто-нибудь появлялся… ну, чужой?
Она легко расмеялась каким-то очень добрым, рассыпчатым смехом:
— Нет, что вы! Никого там нет, дом стоит законсервированный на зиму… Так вы, значит, из милиции! А я, признаться, сперва думала — вы жулики!
Я удивился:
— А зачем вы нас тогда пустили?
Она пожала округлыми плечами и ответила с подкупающей простотой, свойственной только русским женщинам:
— Жалко стало!
Я проснулся от дикого петушиного вопля. Это было не простое, известное всем «Кукареку!», нет, здешний петух был, сюдя по всему, великим мастером на всякие пакости и каверзы, и его сиплый, издевательски долгий, пронзительный крик отражал в себе всю мерзость петушиного племени.
Протирая глаза, я сел, озираясь вокруг. За маленьким окном было еще темно. Рядом со мной сидел на топчане взлохмаченный Борис, страдальчески держась за виски.
— Сколько времени? — спросил я, натягивая куртку.
— Половина седьмого! — простонал в ответ искатель: — Я сейчас пойду и отверну этому жару-птицу башку! Сволочь, с пяти утра начал орать! Не иначе, родной брат Гитлера!
Чувствовалось, что в доме уже давно проснулись. Слышился треск горящих в печи дров, громыхала посуда, скрипели под ногами хозяйки половицы.
Мы встали, оделись, и отправились во двор — искать будочку с буквами «м» и «ж».
Хозяйка встретила нас, замерзших и помятых, полным подносом румяных пирожков. Я успел рассказать Борису о ее догадке по поводу нас, и он сказал, что это самое надежное прикрытие — мы из милиции, ищем сбежавшего из Москвы мошенника. По оперативным соображениям действует скрытно, и все такое.
За завтраком мы развили эту тему, и поинтересовались, нет ли во дворе какого-нибудь сарайчика, откуда можно было бы спокойно наблюдать за профессорским домом.
— Да какие у меня сараи! — махнула рукой Лена: — Я и живности никакой не держу, кроме кур! Вы вот что, полезайте-ка на чердак! Там и тепло, и все, как на ладони!. Только с сигаретами поосторожнее, у меня там на полу опилки, для тепла!
Мы заверили художницу, все будем аккуратны, как пожарники, и навернув по десятку необыкновенно вкусных, хрустяших пирожков, забрались по старой, гнущийся под нашей тяжестью лестнице на чердак.
Рассвело. В слуховое оконце дом Профессора действительно был, как на ладони. Окна первого этажа закрыты широкими
Решетчатое окно мансарды, занавешенное плотными темно красными шторами, тоже выглядело явно не жилым. Не дымилась труба, на подернутой инеем дорожки, огибающей дом и ведущей на задний двор — ни одного свежего следа. Пусто. Дом необитаем.
Я сказал об этом Борису, он сердито засопел, но промолчал, очевидно, понимая, что я прав — если Судаков и был здесь после убийства Леднева, то недолго, либо…
Либо он затаился внутри!
Мы провели на чердаке весь день. Корьево, просматриваемое сверху, жило своей обычной жизнью. Утром потянулись к колонке бабки с флягами на каталках. Было их немного — три или четыре, они о чем-то неспешно посудачили, стоя в очереди, и разошлись по одной к своим покосившимся домам. Мужик, встретивший нас ночью с собакой и ружьем, выехал из своего двора на видавшем виде «Уазике», и укатил куда-то по грязному, раскисшему проселку. День тянулся и тянулся, а дом Профессора стоял, по прежнему безмолвный…
Борис, чья кипучая натура не выносила безделия, где-то к обеду предложил дежурить на чердаке по очереди — два часа один, два часа другой. Я согласился, мы потянули спички, кому первому вести наблюдение, выпало, что мне, и довольный искатель отправился вниз, развлекать хозяйку.
Оставшись в одиночестве, я уселся поудобнее на каком-то ящике, и устремил свой взгляд в даль, на подернутые сизой дымкой леса, на уходящую к ним глинистую дорогу, на облетевшие перелески — дом Профессора никуда не денется, а когда я еще увижу такую красоту?
Время шло. Шуршали в опилках мыши, под самым коньком, там, где сходятся стрехи, я заметил несколько черных, кожистых фунтиков завернувшись в крылья, висели кверху ногами впавшие в зимнюю спячку летучие мыши…
Борис сменил меня, сытый и довольный — Лена сварила отменный борщ, и искатель уже снял пробу.
— Иди, обедай! — подмигнул мне Борис.
— Борь, яснее ясного, что Судакова тут нет! — сказал я, вставая.
— Да я понимаю… Но должны же были мы попробывать? Давай так сегодня донаблюдаем, переночуем, а завтра утречком двинем домой. Идет?
Я кивнул:
— Договорились!
Борщ в самом деле удался. Я съел две полные миски, Лена за компанию посидела со мной, мы поговорили о том, о сем, а за едой и разговорами я украдкой рассматривал картины, висевшие на стенах.
Простые, мастерски выполненные пейзажи, портреты каких-то старушек в цветастых платках, натюрморты — Лена, несомненно, была талантливым художником, ее картины дышали, создавали настроение, заставляли думать, в отличии от дорогой арбатской мазни…
В положенный срок я сменил Бориса. Все было тихо, никто не появлялся у запертого дома. Вечерело. В дома корьевцев зажигались первые огоньки. Около шести стало совсем темно, и все вокруг утонуло в непроницаемом мраке.