Амур-батюшка (др. изд.)
Шрифт:
– Что же меня не разбудили раньше? – спросил Максимов.
Ему не, ответили. Видно, было не до него. Простой народ спасал своих, работал всю ночь на реке и не хотел путать в это дело барина.
– Надо бы огонь повесить на дереве, – сказал Максимов, – удобнее будет возвращаться. С реки видна будет деревня.
Силин, проворно поднявшись, отправился к Бердышовым. Вместе с Савоськой он вынес большой пароходный фонарь.
– Че такой дождик! – с сердцем воскликнул старый гольд.
Он вышел
– Может, кто и сам доберется, – молвил Тимоха, подымая фонарь на мокрую лиственницу.
Савоська тер глаза, чесался и кашлял. Полыхало где-то далеко, в низовьях. Грома не было слышно. Молнии опять и опять озаряли дрожащим светом хребты и пустынную реку. При их вспышках было видно, как в белых волнах шла черная лодка.
– На острове тальники затопило, – сказал Силин, появляясь с охапкой весел на плече. – Люди там сидят на воде, за них держатся. До утра замотает их на волнах.
Волны все сильней раскачивали лодку Егора, обдавали борта ее водяными вихрями. На шесте, клонясь над носом, светил фонарь. В желтом тусклом пятне подбегали белые гребни и подымали лодку.
Егор резал волны наискось. На миг оставив весла, он схватил ружье и выпалил. Дождь лил все сильней.
Ветер налетал со всех сторон, но заметно слабел. Волны пошли беспорядочно, ударяя с разных сторон. Солдат черпал воду из лодки.
Ярко полыхнула молния, и Егор увидел неподалеку от лодки человека на лесине. Молния погасла, стало темней прежнего. Егор греб, пригибаясь к борту и приглядываясь. Сильно ударив веслами, он бросил их и схватился за борта. Раздался толчок. Егор отвел бревно рукой и тут же попридержал багром. В лодку перепрыгнул человек, поскользнулся, загрохотал тяжелыми сапогами, упал навзничь.
– Дай я за весла сяду! – кричал он. – Тут еще люди!
Егор оттолкнул лесину. На волне, переворачиваясь, поднялось ее корневище.
Лодку сносило течением. Тальники зашуршали о борта.
Егор поднялся, взмахнул фонарем. Держась за прутья, на волнах бились люди. Их вскоре набралась полная лодка. За островом, на отмели, лежала поваленная и разбитая баржа.
Егор пустился к берегу. Навстречу шла лодка с огнем. Максимов и Тимошка с солдатами тоже поехали спасать людей.
Светало.
По берегу плелась босая баба в мокрой, плотно облегавшей одежде. У нее было опухшее смуглое лицо. Ее трясло от холода и страха. Она ничего не могла рассказать толком. Агафья Барабанова повела ее в избу.
– А баба сама выплыла! – удивлялись солдаты.
Агафья переодела бабу, накормила щами. Та оказалась каторжной. Ее брал в «женки» лоцман сплава. В бурю он был пьян и утонул.
– Ну и живи у нас, – говорила Агафья, – никто тебя не хватится.
Пообедав, баба стала искоса оглядывать одежду, в которую ее переодели. Старое, выцветшее платье понравилось ей. Оно было куда лучше коричневого в крапинку, которое еще вчера изорвал на ней пьяный лоцман. Бабу звали Ольгой. Она рябая, широколицая, на вид крепкая.
– Еще одна уральская будет… Найдем тебе работу.
– Я каторжная. Как хватятся меня…
– Никто тебя не хватится. Утонула – и все!
– Одним гибель, а другим воля, – сказал Федор. Он пришел и выпил водки.
– Куда я без паспорта?..
– Живи! Угодишь хозяйке – исхлопочем паспорт, – сказал Федор и подмигнул.
Взор Ольги прояснился.
Барабанов дал ей водки. Она выпила, закрыла лицо руками и истерически зарыдала.
Агафья утешала ее. Та жаловалась в голос на загубленную жизнь:
– Я проклятая! Проклятая! Нет, нет мне счастья! Окаянная я!..
Пришла старуха Кузнецова.
– Какая ты проклятая, доченька, – утешала она.
Ольга билась у нее на плече.
Река стихла, и только замутненные валы напоминали о ночном шторме.
Волны бились в глинистые обрывы.
Из-за туч взошло солнце. Черная баржа лежала напротив селения на белоснежном песке. Дальше по реке, на косах, видны были разметанные бурей суда.
– А седьмая-то как стояла, так и стоит на якоре, – толковали на берегу спасенные. Часть из них оказалась каторжанами, остальные – солдатами.
Река несла обломки судов, бочки, ящики. Ночной шторм разбил целый караван.
Приехал гольд с Пивана и рассказал, что на той стороне к берегу выкатило утопленников. Гольду велели ехать к попу.
Посредине Амура на узкой косе у разбитой баржи толпился народ.
– Муку, соль – все погубили, – с горечью восклицали в толпе.
Пьяные полицейские офицеры, разместившись на тюках, играли в карты и пили коньяк.
– Они довольны! Теперь разбогатеют, остатки продадут. Всё буря покроет.
– Горсти соли у казны не допросишься, – говорили крестьяне, – а мешки в Амур пошли. Эх, лоцмана!..
Один из офицеров, широколицый, с рыжими усами, бесцветный, худенький и тщедушный, наблюдая за разгрузкой, прохаживался по косе. Он держался надменно.
Одноглазый Покпа, хитро посмеиваясь, посоветовал завернуть барже корму, чтобы удобней было разгружать. Солдаты и каторжане, люди на реке неопытные, последовали его совету.
Баржа осела. Кто-то крикнул, чтобы не шевелили судна, но народ не слышал. Все налегли на заостренные бревна. Обшивка треснула.
– Да не троньте ее! – резко крикнул Максимов.