Амур с оптической винтовкой
Шрифт:
Сема странными непослушными движениями, будто шел против ветра, взобрался сначала на ступеньки. Потом протиснулся мимо широкого бока жены и исчез в недрах дома.
– Кто там? Что надо? – снова гавкнула жена Семена и приложила козырьком ладонь ко лбу. – Ни черта не вижу!
– Это я, Саша, – проговорил Роман неуверенно.
А про себя просто взмолился, чтобы эта надежная, как скала, баба впустила его в дом. Он бы согласился уснуть даже на пороге.
– Какой, на хрен, Саша?! Кто такой, откуда? – спросила она грозно и цыкнула на кого-то
Видимо, Семен разъяснял ей, спрятавшись в сенцах.
– Я в доме Ростовских живу временно, – говорил Рома.
– Зачем?
– Так вышло. Меня там поселили пока.
– Кто? – продолжала допрашивать его женщина.
– Друзья, – неуверенно объяснил он.
– Друзья, говоришь? – Она громко хмыкнула. – А чего же ты от тех друзей по ночам в чужих домах себе пристанища ищешь, а, Саня?
– Не поверите… – Рома вздохнул, задирая голову к непроницаемо черному небу. Глаза вдруг предательски защипало, а горло перехватило. Но закончил: – Мне там страшно.
И она неожиданно двинулась вперед, развевая подолом огромной ночной рубахи, как парусом. Подошла к калитке, щелкнула щеколдой, толкнула ее, схватила Рому за рукав, втащила внутрь.
– Заходи, сынок, коли тебе страшно, – проговорила женщина, подталкивая его в спину к крыльцу. И как рявкнет: – Семка!
– Да, дорогая? – Семен услужливо выгнул спину.
– Постелешь парню в комнате. Белье на верхней полке. Подушка с одеялом знаешь где. Все, ступай, не ежься.
Семен исчез. Женщина завела Романа в дом, впихнула в кухню. Опрятную, вкусно пахнущую чем-то съестным и горячим.
– Щи кислые есть, час назад выключила, только сварились. Будешь? – спросила она, заметив, как забегал кадык на Роминой шее.
– Буду.
– Руки вымой.
Он послушно вымыл руки с мылом над маленькой раковиной, вытерся чистым полотенцем, висело рядом на крючке в виде смешного гусенка. Повернулся, а стол уже странным образом накрыт. В глубокой тарелке дымятся щи с огромным куском постного мяса. Три ломтя мягкого хлеба. Тарелочка с домашним салом, нарезанным тонкими ломтиками, маринованные огурчики в другой тарелке. Неожиданно две стопки и пол-литра чего-то с самодельной пробкой.
– Садись, сынок, поешь.
Женщина, когда успела, надела поверх ночной рубахи байковый халат приятной нежной расцветки в голубой горошек. Села напротив него. Уставилась, скорбно поджав губы.
– Чего вы? – Он смутился, хватая ложку со стола.
– На отца похож, – вдруг проговорила она и неожиданно погладила его по голове.
Он чуть не задохнулся и ложку не выронил. Он же шифровался! Чего она?!
– На какого отца? – Рома принялся громко есть, старательно избегая смотреть на хозяйку.
– На своего! – фыркнула она, со странным хлопком выдернула пробку из бутылки, налила в две стопки. – На Игоря Романыча Ростовского. Ты ведь его копия. И зовут тебя Ромкой, а не Саней никаким. Так ведь?
Он неопределенно пожал плечами, продолжая есть щи. Они были божественными!
– Мать-то поминал? – спросила она и пододвинула к нему наполненную стопку.
– Нет. – Он неожиданно выронил ложку, замер. Горло снова сдавило. – Не вышло. Не с кем было.
– Давай помянем, – предложила она и махнула стопку, как моргнула.
Рома тоже выпил, чуть не задохнулся от крепости, понял, что это самогон и что его сейчас может развезти, и снова принялся есть. Щи, сало, огурчики. Все было невероятно вкусным, домашним. И тепло было в доме, и покойно, у него глаза даже через минуту принялись закрываться сами собой.
А женщина не унималась.
– А теперь давай отца твоего помянем, Игоря. Хорошим мужиком был, – снова разлила она по стопкам.
Из-за двери в комнату выглянул Семен то ли в бабьей, то ли в больничной рубахе, глянул жалобно, проскулил что-то. Видимо, к ним просился. Женщина не позволила, цыкнула, и Семен исчез.
– Отца? – Рома поднял стопку, посмотрел на свет, чистоты напиток был поразительной. – А я даже не знал все эти годы: умер он или сбежал? Мать перед самой смертью сказала, что нет его уже пять лет.
– Нет его, сынок. – И женщина выпила, не поморщившись и не закусив. – Пять лет как нет. Вернее, в августе пять лет будет. Помяни, помяни. Грех это! Человек пять лет в земле сырой лежит, а его только я и поминаю, поди…
– Вы?! А почему вы?! Вы разве знали, что его нет?! Его официально не признали умершим. Пропал без вести. Вот так! Вы-то откуда знали, зачем поминали?
И Рома послушно выпил. Опустошил тарелку, сделал себе бутерброд из краюхи хлеба и сала, начал жадно кусать. Он сто лет так вкусно не ел. Даже мясо от шеф-повара из любимого ресторана его отца таким вкусным не казалось. Проглотил, все сразу же.
– Я-то? – Женщина уставила на него немигающий тоскливый взгляд, вдруг начавший заплывать слезой. – Потому что знала, Рома! Потому что этими вот глазами все видела!
И она ткнула щепотью себе в глаза. Мощные плечи ее вздрогнули.
– Что видели?! – Рома перестал жевать, замер с оттопыренной щекой.
– Видела, как его убивали, сердешного! – громко прошептала она и нервным движением перекрестилась, оборачиваясь на дверь, ведущую в сенцы. – Все видела!
Рома молчал. Легкий хмель, накрывший его с двух рюмок крепкого самогона, растворился. Выпитое странным образом будто прояснило ему сознание. У него даже все чувства обострились. Стал слышать, как бьется где-то за шкафом муха в невидимой паутине. Как скребется за дверью комнаты несчастный Семен, которому не предложили выпить. Как шлепаются о землю с листьев капли за окном. Как кричит где-то далеко-далеко какая-то ночная птица. И гоняет за домом обнаглевших мышей возбужденная кошка.