Анафем
Шрифт:
— Да! Как будто, изучая теорику, мы только тупеем! — Барб возбуждённо рассмеялся и театрально глянул через плечо, словно мы затеваем какую-то шалость.
— Ильма заставляет тебя работать самым мерзким способом, в лесперовых координатах, чтобы, когда она начнёт объяснять, как всё делается на самом деле, это показалось тебе более лёгким.
Барб онемел от изумления. Я продолжал:
— Как бить себя по голове молотком: перестанешь — и сразу получшает.
Шутка была с во-о-от такой бородой, но Барб слышал её впервые. Он так развеселился, что пришёл в сильное возбуждение и должен был несколько раз пробежать по кухне, чтобы выпустить
— А что правильно?
— Параметры орбиты, — сказал я. — Шесть чисел, дающие тебе всё, что надо знать о движении спутника.
— У меня уже есть эти шесть чисел, — ответил он.
— И какие же они? — спросил я, чтобы его проверить.
— Лесперовы координаты спутника: x, yи z. Это три. И скорость вдоль каждой из осей. Ещё три. Всего шесть.
— Ты сам сказал, что смотришь на шесть чисел и не можешь представить орбиту зрительно. Я объясняю, что с помощью теорики их можно превратить в другие шесть чисел, параметры орбиты, с которым работать куда проще, и с первого взгляда понятно, проходит орбита над полюсами или над экватором.
— А почему прасуура Ильма сразу мне так не сказала?
Я не мог ответить «потому что ты чересчур быстро учишься», однако если бы я начал юлить, Барб бы меня раскусил и уплощил.
И тут меня снизарило: не только Ильмино, но и моё дело учить фидов нужным вещам в нужное время.
— Ты уже готов перейти из лесперовых координат в другие пространства — те, в которых работают настоящие, взрослые теоры, — объявил я.
— Вроде параллельных измерений? — спросил Барб. Очевидно, он смотрел те же спили, что и я до прихода сюда.
— Нет. Я не о физических пространствах, которые можно измерить линейкой и в которых можно перемещаться. Это абстрактные теорические пространства, они подчиняются совсем другим законам, называемым принципами действия. Космографы предпочитают шестимерное пространство: по одному измерению для каждого параметра орбиты. Но это специальный инструмент, он используется только в одной дисциплине. Более общий инструмент разработал в начале эпохи Праксиса светитель Гемн…
И я дал Барбу кальк [2] про Гемновы, или конфигурационные пространства, которые Гемн изобрёл, когда, как и Барб, устал от иксов, игреков и зетов.
2
См. кальк 2.
Остолетиться(бран., жарг.). Потерять рассудок, стать невменяемым, безвозвратно свернуть с пути теорики. Выражение восходит к Третьему столетнему аперту, когда ворота нескольких центенарских матиков открылись и пришедшие обнаружили неожиданные результаты. Например, в конценте св. Рамбальфа — тела его обитателей, покончивших с собой всего несколькими секундами ранее. В конценте св. Террамора — ничего, даже человеческих останков. В конценте св. Бьяндина — неведомую прежде религиозную секту матарритов (существующую по сей день). В конценте св. Леспера — неизвестный науке вид обитающих на деревьях высших приматов, и никаких следов человека. В конценте св. Фендры — примитивный ядерный
Ближе к вечеру я нагнал фраа Ороло, когда тот шёл из калькория. Мы постояли около личных ячеек со страницами и поболтали. Я знал, что бессмысленно спрашивать, к чему он нас подводил странным разговором про дневную космографию. Коли уж Ороло взялся учить нас таким методом, ответа из него не вытянуть. В любом случае меня больше волновало то, что он сказал раньше.
— Послушай, ты ведь не собираешься уходить?
Он улыбнулся и поднял брови, но ничего не сказал.
— Я всегда волновался, что ты уйдёшь в лабиринт и станешь столетником. Мне бы и этого не хотелось. А теперь мне кажется, что ты намерен податься в дикари, как Эстемард.
У Ороло были свои взгляды на то, что такое ответ на вопрос.
Он сказал:
— Что означает твое высказывание «я волнуюсь»?
Я вздохнул.
— Опиши волнение, — продолжал он.
— Что?!
— Представь, что я никогда не волновался. Я заинтригован и растерян. Объясни мне, как волнуются.
— Ну… наверное, первый шаг — представить последовательность событий, которые могут произойти в будущем.
— Я постоянно это делаю и не волнуюсь.
— Последовательность событий с нехорошим исходом.
— Так ты волнуешься, что над концентом пролетит розовый дракон и пукнет нервно-паралитическим газом?
— Нет. — Я нервно хихикнул.
— Не понимаю, — с каменной физиономией проговорил Ороло. — Это последовательность событий с нехорошим исходом.
— Но это же чушь! Не бывает розовых драконов, пукающих нервно-паралитическим газом!
— Ладно, — сказал Ороло. — Не розовый. Синий.
Мимо проходил Джезри. Увидев, что мы с Ороло в диалоге, он подошёл, но не слишком близко, и встал в позе зрителя: руки под стлой, голова опущена, глаза не смотрят в лицо ни мне, ни Ороло.
— Дело не в цвете, — возмутился я. — Не бывает драконов, которые пукают нервно-паралитическим газом.
— Откуда ты знаешь?
— Никто такого не видел.
— Но никто не видел, чтобы я уходил из концента — и всё-таки ты из-за этого волнуешься.
— Ладно. Поправка: сама идея такого дракона несуразна. Нет эволюционных прецедентов. Вероятно, нет способов метаболизма, при котором в природе может вырабатываться нервно-паралитический газ. Такие крупные животные не могут летать, потому что с увеличением размеров масса растет быстрее, чем сила мышц. И так далее.
— Хм. Доводы из биологии, химии, теорики. Значит ли это, что пены, не сведущие в подобных вопросах, постоянно волнуются из-за розовых драконов, пукающих нервно-паралитическим газом?
— Наверное, их можно убедить, чтобы заволновались. Хотя нет, есть… есть своего рода фильтр, который отсеивает… — Я на мгновение задумался, потом посмотрел на Джезри, приглашая его вступить в разговор. Тот поколебался, потом вынул руки из-под стлы и шагнул к нам.
— Если волноваться из-за розовых, — заметил он, — то не меньшую озабоченность должны внушать синие, зелёные, чёрные, пятнистые и полосатые. И не только нервногазопукающие, но бомбокакающие и огнерыгающие.