Анафема
Шрифт:
Наместник поморщился, но принял девушку в семью. Будущая раба Евгения в первые дни всего боялась, потом попривыкла, успокоилась. Она очень хотела помогать, приносить пользу, бралась за любое предложенное дело. Даже заслужила Посвящение. Она очень старалась. Но… не получалось. Ни в одном послушании раба Евгения так и не смогла добиться хоть сколько-нибудь заметного успеха. И до сих пор не привела ни одного нового брата.
Тогда, шесть месяцев назад Женя показалась Наместнику не слишком красивой. Даже скорее — слишком некрасивой. Костлявая, бледная, бесцветные
«Серая мышка».
Теперь он видел, что Обращение пошло девушке на пользу. Видимо, сказалось ее положение — одна из немногих молодых девушек, постоянно проживающих в кельях. Другие молодухи работают, в общинный дом приезжают поздно вечером, а Евгения, если не отбывает очередное послушание, — все время здесь. Одинокие бабки, да разведенки с нерастраченным материнским инстинктом, вроде той же рабы Инги, нашли себе «доченьку». Небось, хлопотали вокруг, кормили в три руки, приводили в порядок: «Ой, бедненькая, что ж ты такая худущая, щечки бледные… разве ж так принимают Благодать?»
Раба Евгения расцвела. На щеках появился румянец, фигурка вполне округлилась — заметно даже под мешковатым балахоном, ежедневной одежды Обращенных. Волосы красиво уложены (Наместник вспомнил, что одна из новых сестер, раба Виктория — отличный парикмахер).
«Серая мышка» совершенно незаметно для него превратилась в «тихий омут». Тот самый, в котором «черти водятся».
Наместник взял рабу Евгению за подбородок, приподнял голову. Сама она даже не осмеливалась поднять на него взгляд, а теперь, разглядывая лицо девушки, Легостаев вздрогнул. Большие близорукие глаза кротко и преданно смотрели на него, в уголках век притаились слезы. Она боялась Наместника, боялась до судорог и в то же время пребывала на вершине наслаждения, что он призвал ее к себе.
Легостаев читал ее мысли, как в открытой книге.
Она с ним, рядом, совсем рядом, руки Наместника касаются ее, он смотрит ей в глаза… Наконец-то она может выразить всю свою покорность и преданность. И в то же время немыслимой для мужчин женской интуицией девушка чувствовала, что Наместник недоволен ей, что он гневается. Это пугало — среди Обращенных сестер ходили страшные слухи о судьбе нерадивых, но больше всего ее угнетал не страх, а сознание своей никчемности. Она считала себя бесполезной для сестер, обузой, нахлебницей.
Собрав всю свою смелость, раба Евгения прошептала:
— Пожалуйста, Единственный… пожалуйста.
По дороге в покои Наместника она почти убедила себя: ее призвали для того, чтобы снять Обращение и изгнать из общины.
Опять. Как в тот раз.
Нет. Все что угодно, любая кара, только не это.
Легостаев моментально уловил ее настроение — не зря все-таки он полгода обучался на курсах прикладной психологии.
Девочка готова.
Что ж. Только самый ленивый садовник не срывает плода, который сам просится в руки.
Наместник сурово сдвинул брови, подпустил в голос металла:
— Раба Евгения, ты с нами полгода, три месяца назад обращена. Ты вкусила Благодати
Девушка вздрогнула, прижалась к ноге Наместника и зарыдала в голос. Ей казалось, что изгнание — вопрос решенный.
Легостаев отстранился. Приятное прикосновение и поведение девочки выше всяких похвал, но… рано. Пока рано. Пусть еще помучается.
— За три месяца ты, раба Евгения, не привела ни одного нового брата, ни одной новой сестры. Разве так служат Предвечному? Он всеблаг и всепрощающ, но не пользуешься ли ты Его добротой?
Женя лежала на полу, вздрагивая от рыданий. Задыхаясь, она что-то пыталась сказать, слезы душили ее. Легостаев разобрал одно лишь слово:
— …пожалуйста.
— Мне тяжело это говорить, но для сияния Благодати, для воцарения царства Правды я вынужден иногда быть жестоким к братьям и сестрам. Не все заслуживают места в нашей семье. Некоторые лишь обуза для нас. Я долго размышлял…
Раба Евгения негромко вскрикнула и замерла. Наместник сначала подумал, что она потеряла сознание, но потом понял: девушка приготовилась к худшему. И ждет его решения.
— И я не смог спорить с Его благостью и добротой. Пусть решает Он, Предвечный, Пребывающий Вовне и Навсегда. Завтра в это же время ты, раба Евгения, придешь сюда. Я отведу тебя в молельню. Всю ночь и весь следующий день ты будешь молиться Ему, просить прощения и защиты. Ты не будешь ни есть, ни пить, будешь в голоде и холоде, умерщвляя свою плоть, чтобы освободить разум и прийти к Нему. Не бойся — ты будешь не одна. Я стану твоим проводником. Проводником и посредником, защитником и обвинителем. И как решит Он, Предвечный, Пребывающий Вовне и Навсегда, так и будет. Готова ли ты, раба Евгения?
Она ответила так тихо, что Легостаев скорее угадал, чем услышал:
— Я готова… готова на все… только, пожалуйста, не выгоняйте…
Наместник улыбнулся, чуть заметно кивнул головой. Все складывается просто отлично. Завтра его ждет прекрасное развлечение.
Сурово и повелительно он сказал:
— А сейчас оставь меня, раба Евгения. Я должен подготовится к завтрашнему молению. Ты тоже должна быть чиста телом и душой. Спроси у сестер — они помогут. Уходи.
С трудом переставляя негнущиеся ноги, девушка вышла из покоев Наместника.
Рукастые парни из «Сизифа» отделали комнату на «отлично». Легостаев не удержался и, несмотря на всю свою жадность, подписав счет, сунул мастерам по пятисотенной. Мастера просияли, прощальное рукопожатие получилось почти дружеским.
Раба Евгения весь день просидела в кельи рабы Виктории. Разговорчивая парикмахерша сначала отправила девушку в душевую, снабдив какими-то кремами, а потом долго возилась с ее волосами. Женя недоумевала: зачем наводить на себя красоту, если ей предстоит общаться с Предвечным? Наоборот надо, наверное, изгнать из мыслей все низменное и мирское, ощутить себя верной рабой Его, а не обычной женщиной. Но спорить с рабой Викторией, конечно же, не стала. Ей виднее.