Анаконда
Шрифт:
— У меня и костюмов столько с собой не найдется... — с сомнением посмотрела на подиум, перевела глаза на раздувающиеся ноздри Димы, покачала головкой.
— Это я устрою.
К ним подошел Тим Кирьяков со знаменитым визажистом Ильей Легостовым.
— Никак у нас отбивают девушку? — кокетливо, слегка жеманясь промурлыкал Илья.
— Сильно переживать будете? — иронично-снисходительно к сексуальной ориентации Ильи и Тима ответил Дима. — Я не девушку у вас увожу, я вам предлагаю грандиозный проект: сейчас Жанна наденет положенный
И она его выиграла. А потом в вызывающем пляжном костюме, в каком была на последнем показе, накинув сверху свадебное платье, в котором начинала смотр, катила с Димой в ресторан обмывать корону «Мисс грация-95». А потом — в отель, где Дима сорвал с нее пятитысячедолларовое платье. И была первая свадебная ночь. И белое свадебное платье валялось, разбросанное, разорванное, расхристанное на желтом иранском ковре роскошного номера гостиницы «Метрополь».
...Они встречались редко. Но оба знали, что эти редкие встречи, эти короткие минуты вдвоем потом будут долго и сладко вспоминаться.
Созванивались, договаривались о встрече. Учитывая киллерское ремесло Димы, это могли быть и Осло, и Мюнхен, и Ницца, и Венеция. Главное, чтобы о месте и времени встречи никто не знал.
На Диму охотились правоохранительные органы России и, через Интерпол, полиции ряда стран Европы. Плюс к тому в последние два года когда он, выполняя приказы Хозяйки, устранил нескольких криминальных авторитетов, еще и пехотинцы осиротевших бригад.
Приходилось очень осторожничать.
В отеле они зарегистрировались по хорошо сделанным фальшивым документам, которых у Димы был целый кейс, а менять фотографии он и сам научился.
Он проверил: Жанна действительно находилась в Афинах уже несколько дней с «официальным визитом»: в зале «Империя» демонстрировала нижнее белье фирмы «Надя Паццоли», и этот кратковременный контракт приносил ей ежедневно десять тысяч долларов.
Дима убрал чистильщиков, сбил со следа киллеров Олега Веретенникова, мотавшихся за ним по всей Европе в тщетной надежде отомстить за убийство в феврале—марте воров в законе Румпеля и Федоса.
Так что был в отличной физической форме. Никогда так прекрасно себя не чувствовал — боли в почке прошли, раны зарубцевались, силы восстановились.
У него было отличное, хорошо пристрелянное оружие.
Он был совершенно спокоен и счастлив.
Алису он из памяти вычеркнул...
Но кожей Дима, чувствовал дыхание смерти. Той самой раскрасневшейся кожей, которую он так тщательно сейчас растирал белым махровым полотенцем.
В комнате было тепло, даже жарко; тело он растер до красноты. Но мороз пробирал насквозь.
— Нервы...
— Что ты сказал?
— Ничего, это я так. Вслух говорю, — успокоил ее Дима. — Будешь что-нибудь пить?
— Нет. Спасибо. В рабочие дни стараюсь с утра не пить. Разве что вечером. И то вряд ли. Выпьешь
— Это точно! — Дима осторожно потрогал кожу на лице. Пластическую операцию ему делал Александров Папанидреу-Костас, кудесник, берущий за чудеса гонорары, на которые иной врач мог бы жить годы.
— Как считаешь, меня можно узнать?
— Я тебя с трудом узнала. Если бы не твой взгляд...
— А... Значит, взгляд...
— Ну да... Я сильно сомневаюсь, что ты так же страстно будешь смотреть на посланных против тебя, по твоим словам, киллеров из России. На меня ты смотрел с ничем не прикрытой страстью. Так что я узнала.
— Еще бы!... Столько не виделись... И я тебя не рассчитывал здесь застать. Увидел, представил тебя в постели и... Выдал себя...
— Ничего страшного. От меня ты можешь не таиться...
— Надеюсь. Если и ты меня предашь...
— То что? Убьешь и меня? — тревожно-кокетливо проворковала Жанна.
— Нет, тебя нет. Но прокляну. И тогда тебе все равно жизни не будет.
Жанна вздрогнула, закуталась в одеяло.
— Что-то знобит...
— Это нервное. Я ж говорю, какая-то нервность сегодня разлита в воздухе греческой столицы.
— А... Романтика это все. Не верю ни в какие предчувствия. Пожалуй, я бы выпила глоток «Метаксы».
— То-то же. Я говорю, день необычный. Словно гроза вот- вот разразится.
— Никакой мистики, — уже спокойно, взяв себя в руки, заметила Жанна, делая большой глоток обжигающего греческого коньяка. — Просто сегодня, наверное, неблагоприятный магнитный день. Все гипертоники, сердечники и такие нервные, тонкие натуры, как мы с тобой, испытывают некоторый дискомфорт.
— Твои планы? — спросил Дима.
— Через два часа — мой выход. Так что никаких завтраков; чашка кофе, макияж, и за час я должна быть у визажиста. Одеться мне сегодня, что нищему подпоясаться; скорее раздеться придется, чем одеться.
— Не раздражает?
— Нет. Обычная работа. Что белье, что вечернее платье с украшениями от Картье и Кардена. За белье, между прочим, платят значительно больше.
— Не в деньгах счастье.
— Глубокая мысль. Счастье, счастье... Что это такое? Покой? Богатство? Разделенная любовь? Власть?
— Покой...
— Тогда мы с тобой выбрали не совсем подходящие профессии.
— А счастье, детка, это всегда что-то далекое, недостижимое. Как для нас с тобой покой. Иначе это называется удовольствием, наслаждением, удовлетворением. А счастье — это покой.
Они встретились после показов. Посидели за аперитивом в кафе «Демокрит» с патлатыми студентами, шумно обсуждавшими какие-то очень далекие от Димы и Жанны политические проблемы.
У Димы запищал пейджер. По пейджеру ему могла звонить только Мадам. Это был вызов на связь. Дима быстро перевел цифры, появившиеся на экранчике пейджера, в слова: «Подойди к телефону, тебе позвонят».