Аналитик
Шрифт:
— Она еще не из худших. Я все гадаю, кто она на самом деле такая. Как вы думаете, доктор, может, кто-то где-то беспокоится из-за нее? Вдруг она наследница нефтяного короля или победителя лотереи. Интересно, что с ней приключилось? — Детектив Риггинс указала Рики на свой стол со стоявшим перед ним креслом. Они с Рики вместе пересекли комнату. — Значит, вы хотели поговорить? Вы лечили Циммермана, так?
Она вытащила блокнот и карандаш.
— Да. В течение последнего года он проходил у меня курс психоанализа. Однако…
— Какие-нибудь признаки склонности к самоубийству в последние
— Нет. Абсолютно никаких, — решительно ответил Рики. Детектив приподняла брови:
— Вот как? Совсем?
Рики поколебался:
— Я бы сказал, что он все еще продолжал борьбу с глубоко укоренившимися в нем идеями, которые отравляли ему жизнь. Однако ни одного из классических симптомов у него не наблюдалось. Иначе я предпринял бы шаги…
— А раньше кто-нибудь из ваших пациентов кончал с собой?
— Да. К сожалению. Но в том случае все признаки были налицо. Мои усилия оказались неадекватными глубине поразившей пациента депрессии.
— И эта неудача какое-то время мучила вас, док?
— Да.
— Плохо придется вашему бизнесу, если и другие ваши пациенты начнут один за другим прыгать под экспресс с Восьмой авеню, верно?
Рики откинулся на спинку кресла, сердито нахмурился:
— Мне не очень понятен смысл вашего вопроса, детектив. Риггинс улыбнулась:
— Ладно, тогда пошли дальше. Если он, как вы говорите, не покончил с собой, остается только одна версия — кто-то его толкнул. Циммерман говорил когда-нибудь о ком-то, кто его ненавидел? О деловом партнере? О бывшей любовнице?
Рики замялся. Он понимал, что ему открылась возможность сбросить с плеч бремя, рассказать полиции о письме, о визите Вергилии, об игре, в которую его приглашают сыграть. Нужно лишь заявить, что совершено преступление. Но Рики не имел ни малейшего представления о том, насколько это может оказаться опасным.
Он покачал головой:
— Нет, он ни разу не упоминал ни о ком, кто бы относился к названным вами категориям лиц. Но я искренне сомневаюсь, что он покончил с собой. Его состояние определенно не было настолько тяжелым. Запишите это и включите в ваш отчет.
Детектив Риггинс пожала плечами и с нескрываемой усталостью улыбнулась.
— Ваше мнение уже записано, доктор. — Она улыбнулась еще раз. — Готова поспорить, что в его личных вещах я откопаю предсмертную записку. Или, может быть, вы на этой неделе получите письмо. Если так, сделайте копию, чтобы я включила ее в отчет, хорошо, док?
Она покопалась в ящике стола, достала визитную карточку, которую не без напыщенности вручила ему. Рики, не взглянув на карточку, сунул ее в карман и встал, намереваясь уйти. Он быстро пересек офис сыскного отдела и уже в дверях, оглянувшись, увидел, что детектив Риггинс, склонившись над старенькой пишущей машинкой, начала выстукивать отчет, посвященный заурядной и, судя по всему, беспричинной смерти Роджера Циммермана.
Глава 3
Было уже утро, ночь выдалась неспокойная. Спал Рики мало, ему снилась покойница жена, сидевшая рядом с ним в красной двухместной спортивной машине. Машина стояла в глубоком песке у самого океана — дело происходило неподалеку от их летнего коттеджа
Он надел старую синюю рубашку и вылинявшие, обмахрившиеся понизу брюки цвета хаки. Вот уже многие годы, просыпаясь первого августа, Рики с ликованием влезал в потрепанную одежду — то был знак, что он сбрасывает с себя тщательно продуманный образ психоаналитика с Верхнего Ист-Сайда и отбывает в отпуск. Отпуск был временем, когда он мог пачкать руки в грязи, копаясь в саду в Уэлфлите, бродить по пляжу, не обращая внимания на песок, забивающийся между пальцами ног, и читать дешевые детективные романы. Впрочем, нынешний отпуск ничего подобного не предвещал.
Рики поплелся на кухню. Там он сунул в тостер единственный ломтик сухого пшеничного хлеба и сварил кофе. Он сгрыз тост, затем отнес кофе в кабинет, выложил на стол письмо Румпельштильцхена и, присев, уставился на густо исписанный лист. На миг у него закружилась голова.
— Это еще что такое? — вслух спросил он себя.
Мысль о том, что Циммермана толкнули под поезд только для того, чтобы сделать Рики внушение, была нестерпимой. Он вообразил, как возвращается в залитый слепящим светом офис детектива Риггинс и объявляет, что неизвестные ему люди убили человека, которого они даже не знают, чтобы заставить его, Рики, принять участие в некой смертельной игре. Даже если детектив Риггинс не высмеет его — а она это сделает, — что может заставить ее поверить диким россказням врача, который предпочитает дурацкое, едва ли не вычитанное в каком-то детективном романе объяснение очевидному факту самоубийства?
Он понимал, что в жизни его наступил критический момент. За часы, прошедшие с появления в его приемной письма, Рики оказался вовлеченным в череду событий, осмыслить и упорядочить которые он решительно не способен. Для анализа требуется пациент, а пациента у него нет. Требуется также время, а времени мало. Оставшиеся четырнадцать дней представлялись ему сроком невозможно коротким. На секунду Рики представил себе ожидающего казни заключенного, которому сообщают, что губернатор штата подписал его смертный приговор, и называют дату и время казни. Ужасно. Одно из величайших благ существования, подумал он, состоит в том, что мы не знаем, сколько дней нам отпущено. Ему показалось, что календарь на письменном столе усмехается.
Он взял со стола письмо и перечитал стишок. Это ключ, сказал он себе. Ключ, предоставленный психопатом.
Папа, мама и деточка малая.Так, подумал Рики, автор письма использует слово «деточка», которое не указывает на пол. Уже интересно.
Когда папаша отплыл за моря.«Отплыл» может иметь и буквальное, и символическое значение, однако в любом случае семью отец бросил. По какой бы причине он ни оставил жену и ребенка, Румпельштильцхен не мог ему этого простить. Скорее всего, брошенная мужем мать растравляла его. А Рики сыграл какую-то роль в зарождении ненависти, которой понадобились годы, чтобы стать убийственной. Но какую? Румпельштильцхен, решил Рики, был ребенком его пациента.