Аналогичный мир
Шрифт:
— Я могу о нём говорить, потому что не собираюсь его делать.
Он медленно ставит бокал на стол, его лицо становится жёстким.
— Твой ребёнок это твоя проблема, крошка.
Она спокойно кивает.
— Я знаю.
— Патрик будет огорчён.
— Проблемы Патрика меня не волнуют, я же сказала, — она смотрит ему в глаза, такие голубые и холодные, и спокойно говорит. — И твои тоже. Хотя… хотя одну из них я могла бы решить.
— Вот как? И какую?
Она сама не понимает, почему она так спокойна. Она всегда
— Вот, — она достаёт из сумочки и выкладывает на стол колечко с блестящим, под бриллиантик, камушком, цепочку с подвеской-сердечком, нетронутый флакончик духов. — Вот, это твоё. Возьми. Сможешь использовать ещё раз.
Он зло улыбается.
— Почему бы тебе, детка, не вернуть и стоимость номера и угощения. И вина. И билетов в Варьете.
— Номер был нужен тебе, и от остального ты получал больше удовольствия, чем я, — пожимает она плечами.
— Я бы не советовал тебе, детка, ссориться со мной. Я не скуп, и эту дешёвку ты можешь забрать.
Она улыбается.
— А зачем мне дешёвка, Хэмфри?
— Потому что ты сама дешёвка. И шантаж твой глуп, детка. Не ты первая, но я справлюсь с тобой, как и с ними. А там были не тебе чета, русская… — он не договорил, потому что она встала.
— Шантаж? — повторила она и улыбнулась. — Думай, как хочешь, Хэмфри, а я пойду. Врач советовал мне вести размеренный образ жизни.
Кажется, он что-то сказал ей вслед, но она уже закрыла за собой дверь. И весь этот путь по коридору к лифту, вниз, через холл… и кажется, кто-то, может и портье, кому-то сказал.
— Быстро управился сегодня.
Но её это уже не касалось. Она отрезала, как ножом провела по приготовленному тесту, и узкий разрез стремительно расширяется и как сам по себе разваливает приготовленный шар надвое…
…Женя отложила шитьё и вышла на лестницу, позвала Алису. Уже совсем темно, а пока не позовёшь, сама и не подумает возвращаться. Но, правда, домой идёт с первого зова. Её саму мама долго звала, иной раз и отец выходил. Но и играла она не одна, как Алиса. И Эркина всё ещё нет. Придётся без него ужинать. Алиске спать скоро.
Эркин пришёл, когда Алиса со слипающимися глазами канючила посидеть ещё ну хоть чуточку.
Эркин подозрительно долго умывался, гремя рукомойником, потом возился в кладовке и к столу сел в чистой рубашке. И сразу ухватился за чашку с чаем. Женя молча подвинула ему тарелку с картошкой. Он только исподлобья покосился на неё и стал быстро и как-то зло есть.
Женя вышла на кухню, долила и поставила чайник. Интересно, куда он дел грязную рубашку? Обычно, вернувшись, он сразу снимает и замачивает своё, и к столу садится полуголым, в одних штанах, благо, у него теперь
Она вернулась в комнату и погнала Алису спать. Пока её укладывала, закипел чайник, а он управился со второй порцией картошки. Женя налила чая ему и себе и села как обычно. Он упрямо молчал, и Женя начала первой.
— Ёжик, убери колючки, — он ещё ниже сгорбился над чашкой, и она уже серьёзно спросила. — Что случилось, Эркин? Я же вижу.
Он выпрямился, повернулся к ней, и она увидела свежий кровоподтёк на левой скуле.
— Кто это? Полиция?
— Нет, от полиции мы удрали.
— Где тебя ещё ранили? Ну?
— Нигде. Так, царапина.
— Покажи.
Он неохотно расстегнул рубашку. Слава богу, и в самом деле царапина. Поперёк живота, чуть выше пояса. Женя порывисто встала и метнулась к комоду.
— Сейчас я тебе йодом прижгу, чтоб не нарывало. Ты потерпи.
— Терплю, — согласился он.
— Где рубашка? В крови, наверное. Давай замочу.
— Я сам, — вылез он из-за стола.
— В холодной только, — сказала она ему в спину.
Он молча кивнул.
Женя сидела, грела вдруг захолодевшие руки о чашку и слушала, как он звякает на кухне вёдрами. Что-то происходит. Значит, и те негры, которых они с Рози видели, спасались от полиции.
Эркин вернулся и сел к столу, виновато посмотрел на неё.
— Подрались мы, ну ватага на ватагу, — он говорил неохотно и осторожно. — На станцию пришлые подвалили, мы их не знаем. А работы и так на всех мало. Ну и подрались. А там полиция.
— Это тебя ножом?
— Не знаю. Я только потом заметил, — и улыбнулся. — Но мы их шуганули.
Женя невольно рассмеялась. И он улыбнулся в ответ, глаза радостно заблестели.
— Я потом на станцию вернулся. Допоздна работал. Ещё завтра с утра договорился. Только я рано уйду. Я тогда с дровами сейчас…
— Нет, уже поздно, ложись спать. С утра и сделаешь. А я тебе на утро на плите оставлю.
Он кивнул. И осторожно сказал.
— Там… она порвана сильно. И… не моя кровь. Одного порезали, ну и тащили его. Я перепачкался только. Я замыл… ещё на станции… Где заметил.
— Андрей уцелел? — спросила Женя, собирая посуду.
— Ну! — в его голосе прозвучало восхищение, и даже зависть. — Он вовсе без царапинки ушёл. Набил их как хотел.
— Никого не убили?
— Не знаю, — пожал плечами Эркин. — Мы их к товарняку прижали. Тот уже под парами стоял. Они и попрыгали. Своих они всех затащили, а там как, не знаю. А из наших… кого полиция захватила, ну это не жильцы, ясно, ещё одному голову проломили, двоих порезали сильно. В Цветной унесли. Не знаю, выживут ли. У остальных как у меня. Кому нос смяли, кому ухо сплющили, — он посмотрел на неё смеющимися глазами. — Мне вот для равновесия слева привесили.