Анархизм
Шрифт:
Кандидат философских наук, доцент
Петр Владимирович Рябов
ГЛАВА I.
Анархизмъ и абсолютный индивидуализмъ.
Анархизмъ есть апофеозъ личнаго начала. Анархизмъ говоритъ о конечномъ освобожденіи личности. Анархизмъ отрицаетъ вс формы власти, вс формы принужденія, вс формы вншняго обязыванія личности. Анархизмъ не знаетъ долга, отвтственности, коллективной дисциплины.
Вс эти и подобныя имъ формулы достаточно ярко говорятъ объ индивидуалистическомъ характер анархизма, о примат начала личнаго передъ началомъ соціальнымъ и, тмъ не мене, было-бы огромнымъ заблужденіемъ полагать,
Абсолютный индивидуализмъ — есть вра, философское умозрніе, личное настроеніе, исповдующія культъ неограниченнаго господства конкретнаго, эмпирическаго «я».
«Я» — существую только для себя и все существуетъ только для «меня». Никто не можетъ управлять «мною», «я» могу пользоваться и управлять всмъ.
«Я» — перлъ мірозданія, драгоцнный сосудъ единственныхъ въ своемъ род устремленій и ихъ необходимо оберечь отъ грубыхъ поползновеній сосда и общественности. «Я» — цлый, въ себ замкнутый океанъ неповторимыхъ стремленій и возможностей, никому ничмъ не обязанныхъ, ни отъ кого ничмъ не зависящихъ. Все, что пытается обусловить мое «я», посягаетъ на «мою» свободу, мшаетъ «моему» полному господству надъ вещами и людьми. Ограниченіе себя «долгомъ» или «убжденіемъ» есть уже рабство.
Краснорчивйшимъ образцомъ подобнаго индивидуализма является философія Штирнера.
По справедливому замчанію Штаммлера, его книга — «Единственный и его достояніе» (1845 г.) — представляетъ собой самую смлую попытку, которая когда-либо была предпринята — сбросить съ себя всякій авторитетъ.
Для «Единственнаго» Штирнера нтъ долга, нтъ моральнаго закона. Признаніе какой-либо истины для него невыносимо — оно уже налагаетъ оковы. «До тхъ поръ, пока ты вришь въ истину — говоритъ Штирнеръ — ты не вришь въ себя! Ты — рабъ, ты — религіозный человкъ. Но ты одинъ — истина... Ты — больше истины, она передъ тобой — ничто».
Идея личнаго блага есть центральная идея, проникающая философію Штирнера.
«Я» — эмпирически — конкретная личность, единственная и неповторимая — властелинъ, предъ которымъ все должно склониться. «..Нтъ ничего реальнаго вн личности съ ея потребностями, стремленіями и волей». Вн моего «я» и за моимъ «я» нтъ ничего, что бы могло ограничить мою волю и подчинить мои желанія.
«Не все-ли мн равно — утверждаетъ Штирнеръ, — какъ я поступаю? Человчно-ли, либерально, гуманно или, наоборотъ?... Только бы это служило моимъ цлямъ, только бы это меня удовлетворяло, — а тамъ называйте это, какъ хотите: мн ршительно все равно... Я не длаю ничего «ради человка», но все, что я длаю, я длаю «ради себя самого»... Я поглощаю міръ, чтобы утолить голодъ моего эгоизма. Ты для меня — не боле, чмъ пища, такъ-же, какъ я для тебя...»
Что посл этихъ утвержденій для «Единственнаго» — право, государство?
Они — миражъ предъ властью моего «я»! Права, какъ права, стоящаго вн меня или надо мной, нтъ. Мое право — въ моей власти. «... Я имю право на все, что могу осилить. Я имю право свергнуть Зевса, Іегову, Бога и т. д., если въ силахъ это сдлать... Я есмь, какъ и Богъ, отрицаніе всего другого, ибо я есмь — мое все, я есмь — единственный!»
Но огромная вншняя мощь Штирнеровскихъ утвержденій, тмъ ршительне свидтельствуетъ о ихъ внутреннемъ безсиліи. Во имя чего слагаетъ Штирнеръ свое безбрежное отрицаніе? Какія побужденія жить могутъ быть у «Единственнаго» Штирнера? Т, какъ будто, соціальные инстинкты, демократическіе элементы, которые проскальзываютъ въ проектируемыхъ имъ «союзахъ эгоистовъ», растворяются въ общей его концепціи, отказывающейся дать какое-либо реальное, содержаніе его неограниченному индивидуализму. «Единственный», это — форма безъ содержанія, это вчная жажда свободы — «отъ чего», но не «для чего». Это — самодовлющее безцльное отрицаніе, отрицаніе не только міра, не только любого утвержденія во имя послдующихъ отрицаній — это было бы только актомъ творческаго вдохновенія — но отрицаніе своей«святыни», какъ «узды и оковы», и въ конечномъ счет, отрицаніе
Безцльное и безотчетное потребленіе міра, людей, жизни — и есть жизнь «наслаждающагося» ею «я».
И хотя Штирнеръ не только утверждаетъ для другихъ, но пытается заврить и себя, что онъ, въ противоположность «религіозному мipy», не приходитъ «къ себ» путемъ исканій, а исходитъ «отъ себя», но — за утвержденіями его для каждаго живого человческаго сознанія стоитъ страшная пустота, холодъ могилы, игра безплотныхъ призраковъ. И когда Штирнеръ говоритъ о своемъ наслажденіи жизнью, онъ находитъ для него опредленіе, убійственное своимъ внутреннимъ трагизмомъ и скрытымъ за нимъ сарказмомъ: «Я не тоскую боле по жизни, я «проматываю» ее» («Ich bange nicht mehr ums Leben, sondern «verthue» es»).
Эта формула — пригодна или богамъ или человческимъ отрепьямъ. Человку, ищущему свободы, въ ней мста нтъ.
И нтъ боле трагическаго выраженія нигилизма, какъ философіи и какъ настроенія, чмъ штирнеріанская «безцльная» свобода [1] .
Такимъ же непримиримымъ отношеніемъ къ современному «религіозному» человку и безпощаднымъ отрицаніемъ всего «человческаго» напитана и другая система абсолютнаго индивидуализма — система Ницше [2] .
1
Однако, Штирнеріанству неопасны обычныя «разъясненія» его изъ лагеря марксистовъ. Попытки характеризовать его, какъ «буржуазную отрыжку», бьютъ мимо цли. Въ Штирнеріанств есть элементы, совершенно чуждые «капиталистической культур». А чисто анархическіе моменты отрицания, разумется, не могутъ быть восприняты Бернштейномъ, Плехановымъ и пр.
2
О Ницше и особенно «систем» Ницше надлежитъ, впрочемъ, говорить съ чрезвычайной осторожностью, дабы «упрощеніями» и «стилизаціей» не исказить подлиннаго Ницше. Въ замыслахъ его — исключительно глубокихъ, сложныхъ и художественно значительныхъ — легко открыть любое «міросозерцаніе» и найти любое «противорчіе». Вншне, въ план общихъ проблемъ индивидуализма, Ницше доступенъ любому «приспособленію». И моя задача здсь — заключается не въ общей характеристик ученій Ницше, не въ выявленіи ихъ essentialia, но лишь въ указаніи на неизбжность моральнаго тупика для неограниченнаго индивидуализма, поскольку онъ иметъ мсто у Ницше.
«Человкъ, это многообразное, лживое, искусственное и непроницаемое животное, страшное другимъ животнымъ больше хитростью и благоразуміемъ, чмъ силой, изобрлъ чистую совсть для того, чтобы наслаждаться своей душой, какъ чмъ-то простымъ; и вся мораль есть не что иное, какъ смлая и продолжительная фальсификація, благодаря которой вообще возможно наслаждаться созерцаніемъ души»... («Ienseits von Gut und B"ose» § 291).
Истиннымъ и единственнымъ критеріемъ нравственности — является сама жизнь, жизнь, какъ стихійный біологическій процессъ съ торжествомъ разрушительныхъ инстинктовъ, безпощаднымъ пожираніемъ слабыхъ сильными, съ категорическимъ отрицаніемъ общественности.
Все стадное, соціальное — продуктъ слабости. «Больные, болзненные инстинктивно стремятся къ стадной организаціи... Аскетическій жрецъ угадываетъ этотъ инстинктъ и стремится удовлетворить ему. Всюду, гд стадность: требовалъ ее инстинктъ слабости, организовала ее мудрость жреца». («Генезисъ морали» § 18).
И въ противовсъ рабамъ, «морали-рабовъ» — Ницше творитъ свое ученіе о «сверхчеловк», въ которомъ кипитъ самый врующій пафосъ.
Изъ созданныхъ досел концепцій сверхчеловка слдуетъ отмтить дв, полярныя одна другой: Ренана и Ницше.