Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых
Шрифт:
Единственным очевидным пороком данной сказки было отсутствие друзей и дружеских связей вне пределов царского дворца, та изоляция, в которой императрица держала своих дочерей. И ведь действительно великие княжны были, в сущности, пленницами, которых держали в золоченой клетке. Как вспоминал один из придворных, «Анастасии эти тесные рамки, внутри которых протекала ее жизнь, докучали больше, чем другим сестрам» {42}. Но вряд ли что можно было изменить. Те же часовые, специальные отряды полиции, матросы из Гвардейского экипажа, а также военнослужащие Казачьего конвойного полка, – все те, кто нес охрану территории резиденции, чтобы обеспечить в том числе, и безопасность Анастасии, они же держали ее, как в клетке, в этом удушающе тесном пространстве. Подобные меры предосторожности не радовали, но они были необходимы. Поскольку империя являлась государством, где недовольство постоянно грозило обернуться всплеском насилия, российский престол представлял собой шаткое сооружение. Подобная нестабильность встречалась и ранее, повторяясь с пугающей частотой: Петр Великий приказал замучить насмерть своего сына и наследника престола царевича Алексея; Екатерина Великая взошла на трон благодаря заговору, в результате которого был убит ее муж Петр III, а императора Павла I убила группа аристократов. И примеры
2 Чертенок
Казалось, что характерные для Анастасии девическая живость и жажда жизни, так убедительно демонстрировавшиеся ею в ранние годы жизни, постепенно потускнели, стоило ей столкнуться с тяжелым испытанием в виде классной комнаты. Анастасию никогда не относили к числу особ с развитым интеллектом, но особенности ее врожденного любопытства не могли не привлечь внимания. «Всякий раз, когда я говорил с ней, – писал граф Александр Граббе, командир Собственного Его Величества конвоя, охранявшего Императорскую фамилию, – я всегда уходил, находясь под впечатлением от широты ее интересов. То, что она обладает живым и острым умом, было видно с первого взгляда» {1}.
Хотя еще до того, как она встретилась с безукоснительными правилами процесса обучения, все говорило о том, что Анастасия была просто захвачена желанием учиться. Ее интересовало все, она хотела как можно больше узнать про людей, про сложившийся порядок вещей и про то, какие смысл и значение несут в себе слова. В 1905 году двадцатипятилетний уроженец Швейцарии Пьер Жильяр получил пост преподавателя при дворе царя; до этого он служил в качестве придворного учителя у дальнего родственника Романовых герцога Сергея Лейхтенбергского, теперь ему было поручено преподавать французский язык великим княжнам старшего возраста {2}. Однажды, вспоминает Жильяр, он едва закончил занятия с Ольгой Николаевной, когда в классную комнату вбежала Анастасия, которой к тому времени было около пяти лет. «Она прижимала к себе большую книгу с картинками, а затем бережно положила ее на стол передо мной, – писал он, – после этого она протянула мне руку и сказала по-русски: “Я бы тоже хотела учиться французскому языку”. Не ожидая моего ответа, девочка забралась на стул, опустилась на нем на колени, открыла свою книгу и, указав на рисунок, изображавший большого слона, спросила: “И как он называется по-французски?” Вскоре мне пришлось назвать целый Ноев ковчег наименований – львы, тигры и все остальные животные, изображенные там». Казалось, что Анастасию интересовал не только диковинный французский язык, но и новое лицо в их окружении, и вскоре она стала частым посетителем классной комнаты Жильяра, «вбегая в нее», как только Жильяр оказывался там один, и «рассказывая мне все о самых важных событиях своей жизни. Ее речь изобиловала ярким, по-детски образным построением фраз, и это в сочетании с мелодичным русским языком придавало ее голосу мягкие, почти что убеждающие интонации. Иногда она даже могла упросить, чтобы я позволил ей остаться и послушать, как я преподаю урок кому-то из старших девочек. В таких случаях ей больше нравилось сидеть на ковре и в глубоком молчании следить за всем происходящим, так как она знала, что результатом любого вмешательства в занятия будет ее изгнание из клас-сной комнаты, которую она в то время склонна была видеть чем-то вроде рая, вход в который закрыт» {3}.
Подобное представление о классной комнате как о рае исчезло, как только посещение ее стало обязательным. Регулярные уроки Анастасии начались, когда ей исполнилось восемь лет. Жильяр вспоминал, что на первых порах она «училась с усердием» и «старалась запомнить все», хотя при этом ее внимание проявляло склонность быстро переключаться с одного объекта на другой в связи с угасанием интереса к первому {4}. Она могла быть не просто ученицей со скромными способностями, она могла быть также и трудной ученицей. Возможно, в силу того, что не получали должной оценки ее и более возмутительные проступки, создавалось впечатление, что Анастасия подходила к занятиям, как какой-то игре, где урокам отводилась роль препятствий, которые нужно было обходить. Когда она стакивалась с затруднениями, ее обычным способом решения проблемы было представить все как шутку, не заслуживающую особого внимания, и таким образом выйти из неприятного положения. Однажды, когда результаты проверки знаний оказались просто катастрофическими и преподаватель дал им соответствующую оценку, Анастасия вышла из классной комнаты; несколькими минутами позже она вернулась и пообещала наставнику букет цветов, стащенный с ближайшего стола, если тот исправит ее отметки. Когда наставник отказался сделать это, она «вытянулась во весь свой небольшой рост», прошла «в расположенную рядом классную комнату» и там громко и со значением подарила цветы другому преподавателю {5}.
Возможно, что проблемы, с которыми столкнулась Анастасия, до некоторой степени обязаны формальному и лишенному какой-либо фантазии подходу к ее образованию. Ведь она, так же как и сестры, проходила обучение у группы преподавателей по истории, религии, арифметике, географии, естественным наукам и литературе, а также у преподавателей танцев, рисования, живописи и музыки, и каждый из них имел свой уровень педагогического таланта и способность понять психологию обучаемого. По большинству данных предметов Анастасия успевала ровно настолько, насколько это требовалось, чтобы получать минимальные удовлетворительные оценки или представления об изучаемой дисциплине. Она
Анастасия росла в семье, где говорили на многих языках. На русском языке она общалась со своим отцом, сестрами и братом, а также с придворными и прислугой; а на английском говорила с матерью {7}. «Правописание, увы, никогда не было ее сильным местом, даже русское правописание», – писал Жильяр, поэтому сочинения и письма, написанные ею, были в большей степени полными безудержного энтузиазма, нежели чем грамотно написанными по форме {8}. В силу того, что со своей матерью Анастасия говорила на английском языке буквально с рождения, многие считали, что она обладает очень правильным и аристократически точным английским произношением, каким и должна обладать правнучка королевы Виктории. Для большей части англоязычного мира представление о том, что семейство, царствующее в России, ведет свою жизнь, разговаривая, шутя и перешептываясь на языке, который так или иначе делает их ближе и понятнее, до какой-то степени тоже несло в себе очарование сказки о жизни семьи императора. Однако почти несомненно, что эта составляющая мифа не соответствует истине. Если Николай и Александра и могли быть полиглотами, и говорили на этом языке, то достигнутая степень владения и произношение их детей, хотя бы применительно к английскому языку, оставляли желать лучшего. В 1908 году, после тринадцати лет общения на английском со своей матерью, Ольга Николаевна имела такое произношение, которое иначе как плохим не назовешь. У Анастасии и Марии дела обстояли еще хуже, и создавалось впечатление, что Алексей до 1914 года вообще не говорил на этом языке {9}. Данные обстоятельства привели к тому, что для обучения своих детей английскому императрица Александра наняла на службу Чарлза Сиднея Гиббса, 33-летнего уроженца Йоркшира, который преподавал этот язык в Санкт-Петербурге {10}. Со временем и при наставничестве Гиббса разговорный английский Анастасии заметно улучшился, хотя грамматика и правописание оставляли желать лучшего {11}.
Задача обучения Анастасии французскому языку была поручена Жильяру. Однако в условиях классной комнаты ее любопытство и желание учить этот язык вскоре рассеялись; но при этом из всех иностранных языков, которым ее обучали, французский ей нравился больше всего. Жильяр считал, что произношение Анастасии было «великолепным», но она так и не овладела правописанием и не могла по-настоящему бегло говорить на французском; после семи лет обучения он был вынужден признать, что «по-французски она говорит плохо» {12}.
В 1912 году, когда ей исполнилось одиннадцать, преподаватель Эрих Клейненберг стал учить Анастасию немецкому языку; обучение велось от случая к случаю вплоть до самой революции {13}. К 1916 году, после четырех лет занятий, Анастасия писала сочинения готическим шрифтом, но и в этом случае, как и в случае с другими языками, правописание и грамматика никак не давались ей {14}. Жильяр отмечал, что, преподавая немецкий, Клейненберг «испытывал большие трудности», поскольку за пределами классной комнаты «великие княжны были лишены разговорной практики», и даже то немногое, что говорилось ими, говорилось, как отмечал Гиббс, «плохо», и, как вспоминала камер-фрау императрицы Буксгевден, «с сильным русским акцентом» {15}.
Конечные результаты всех этих уроков оказались пренебрежимо малы. Анастасию тяготила сама атмосфера классной комнаты. Жильяр считал, что зачастую ее поведение было поведением «одаренного ребенка», но отмечал, что при этом она оставалась ученицей только средних способностей, «не имеющей особого желания учиться» {16}. Со временем в ней увяло даже такое желание, и, по его мнению, она стала «откровенной лентяйкой» в своем отношении к учебе. «Тщетно я старался бороться с подчеркнутым безразличием, которое она выказывала во время уроков, – вспоминает Жильяр, – но результатом моих усилий были только потоки слез, пролитые на занятиях, и ничего иного. Она оставалась ленивой ученицей до самого конца моих с ней занятий» {17}. Однако, по мнению ее тетки Ольги Александровны, проблема заключалась не в том, что Анастасия была ленивой, дело скорее в том, что она считала, что «книги как таковые всегда мало что говорили ей» {18}.
Прошли годы. Великие княжны постепенно взрослели. Хотя цесаревич Алексей время от времени и страдал от мучительных кровотечений, в основном он чувствовал себя хорошо (по мнению императрицы, благодаря молитвам Распутина), и всплески мятежей, терзающих империю, казалось, пошли на убыль. Анастасия тоже росла, даже невзирая на то что ее мать продолжала одевать своих младших дочерей так, как если бы они были двумя парными фарфоровыми куклами, и у Анастасии практически не было возможности продемонстрировать свой собственный вкус или подчеркнуть свою индивидуальность. Ольга была хорошенькой, если не красавицей и умницей, или вернее, человеком яркого ума. Татьяна была стройной и элегантной; Мария превращалась в девушку поразительной красоты, а Анастасия, что ж, Анастасия была толстой, невысокой и коренастой – как если бы боги, ведающие наследственными признаками, щедро наделили всем ее сестер и не оставили ничего самой младшей. Нет сомнения, она имела правильные черты, но они терялись на лице, лишенном какой-либо изысканности. Анастасии очень не нравилось то, как она выглядит – и то, что она была невысокого роста, и то, что в силу своей любви ко всяким сладостям она всегда была склонной к полноте {19}. Доктор Боткин как-то увидел ее в одной из комнат; Анастасия была там одна, предоставленная самой себе, она, обливаясь потом, подпрыгивала на одной ноге. Отвечая на его ошеломленный взгляд, она вполне серьезно объяснила ему: «Один из офицеров на нашей яхте сказал мне, что прыганье по столовой на одной ноге помогает увеличить рост!» {20} Ей не было дано даже такого утешения, как возможность стать на несколько дюймов выше с помощью обуви на высоком каблуке, хотя Александра в любом случае не одобрила бы подобное решение. Дело в том, что Анастасия страдала недугом hallus valgus : у нее большие пальцы ног были завернуты внутрь, образуя болезненные опухоли на первом суставе, и это означало, что ей можно носить только обувь на низком каблуке, специально сделанную для нее {21}.