Анатомия развода
Шрифт:
— Анюта, что с тобой? — Роальд сел рядом. — Проснись, наконец… Мне тоже ничего не понятно…
— Стыдно, психолог! — пробормотала Аня. — Кому, как не тебе, понимать людей?
— Издеваешься?
— Нет, просто подчеркиваю. Констатирую факт. Я попробую тебе объяснить… Видишь ли, у каждого, наверное, возникает такое состояние, когда становится себя жалко… Жалеешь себя и жалеешь… Поскольку вдруг понимаешь, что годы пробежали зря, впустую… Что ты ничего толком не сделала, не успела, наделала кучу ошибок, и даже людей, с которыми провела рядом все эти годы, не сумела толком узнать… Я с собственным мужем, кажется, даже не успела познакомиться
Нет, почему… — отозвался Роальд. — Не так уж странно… Нормально. Естественно. Человеку невыносимо трудно признать, что он прожил жизнь напрасно… Это мучительное чувство, с которым невозможно бороться. Но у тебя двое детей. Разве это пустая жизнь? И свою профессию ты любишь. Да и вообще тебе еще не много лет. Вот тут я тебя снова не понимаю…
— Я и сама себя не понимаю, — печально призналась Аня. — И уже довольно давно. А это самое плохое…
— Пожалуй. Анюта, прости меня… Я увидел тебя и потерял голову… Так все и началось… Мне казалось, я без тебя не могу…
— А теперь больше не кажется? — прищурилась Аня.
— Кажется… Только не так остро… Потому что ведь ты со мной…
— С тобой? Алик, я больше всего в жизни не люблю половинчатых решений, это паршивое фифти-фифти… Я хочу все или ничего… Вот…
— Я знаю. — Роальд встал. — Анюта, поднимайся, хватит валяться, нам пора ехать! Тебя ждут дома. Меня тоже. А насчет всего.:. Я тоже хочу этого.
Всю обратную дорогу в машине они привычно молчали.
Проклятый сон… Почему он преследует ее?..
12
Подавали плохо.
Народ, задавленный жаром, суетой и припадочным ритмом жизни, хмуро шагал мимо, словно не замечая брошенной на пол возле инвалидной коляски старой шапки. Люди действительно ее не видели.
За два года попрошайничества Роман научился легко различать специально отводящих взгляд и тех, кто слишком погружен в собственные беды и несчастья. Вообще ему везло — сострадания и жалости русский народ еще не потерял.
К вечеру приходила Полина, чтобы помочь ему выбраться из метро и попасть домой с «наработанными» за день деньгами. Коляску привозила и вывозила всегда она. За день Роман уставал так, будто и правда работал. Его давно уже не отпускало напряжение. Он был постоянно зажат, стиснут морально и физически, и уверен, что распрямиться уже никогда больше не удастся. Не получится сбросить с себя эти тяжкие оковы… Да и как ты выпрямишься без обеих ног?.»
Часто подходила поболтать дежурная на перроне Света, когда была ее смена. Другие метрополитеновцы аккуратно обходили Романа стороной, его существование и пост нищего их не касались. Торчит себе инвалид на станции, и пусть его…
Светке Роман всегда радовался и ждал ее дежурства.
— Привет, привет! — весело улыбнулась она, подходя ненадолго, в коротеньком промежутке между двумя поездами. — Ну и жарища сегодня, да? И в метро тоже нечем дышать. От поездов так и несет Африкой.
Роман улыбнулся в ответ:
— Да, не холодно. Знаешь, я раньше ненавидел жару… В Афгане всегда была такая парилка… А теперь думаю: какая разница, что за погода? Дождь, снег, солнце… Да хоть цунами! Лишь бы на своих ногах…
Светка торопливо кивнула, прикусила губу и поспешила встретить и проводить очередной, пылающий жаром и забитый психованными пассажирами поезд.
Да, в Афгане всегда было жарко. Особенно когда тебя в любой момент могут оставить размазанным по земле, разнесенным
Теперь их вообще посылали совсем в другое место… Далекое как от Афгана, так и от родных властей, державшихся бодро, несмотря ни на что, и отлично наловчившихся выдерживать необходимое безопасное расстояние от любых проблем простых людей.
И люди тоже успели за это время прилично дистанцироваться от любимой державы, они больше себя с ней не отождествляли. Страна вроде бы жила сама по себе, а они — сами по себе. Так оно и шло-ехало…
Каждый теперь отвечал сам за себя. «Сам свой боцман, сам свой капитан…» Тоненькое пение Новеллы Матвеевой врезалось Ромке в память давно, еще до войны. Сестра Полина как-то принесла домой пластинку, поставила… и зазвучал забавный полудетский дискант… Роман редко слушал музыку. Не то чтобы не любил — просто не чувствовал в ней потребности. Но тогда заинтересовался… Уж больно необычно, странным диссонансом жесткой грубой действительности вибрировал в комнате тонкий, нежный, неземной голосок… Он был слишком далек от реальности, а потому казался замечательным.
— Света, ты любишь Новеллу Матвееву? — спросил Роман вернувшуюся от поезда дежурную.
Она напряженно наморщила маленький нос.
— Не помню… — неуверенно произнесла Света. — А это кто?
Роман засмеялся и махнул рукой.
— Да ладно, я так просто спросил. Песни она свои поет. Сочиняет и поет… Хорошие… Беги…
Подходил следующий поезд.
Роман уже почти привык к своему положению. Хотя как можно к нему привыкнуть? Раньше он ни за что бы в это не поверил. Оказалось, можно запросто, да еще как… Привыкать и смиряться заставляет безысходность. Как в концлагере. И к нему человек привыкает тоже, хотя как можно…
И в семье тоже привыкли. Сначала мать часто плакала, а отец хмуро смотрел в пол. А мать однажды вдруг выдала:
— Да что ж это я, глупая?.. Ведь живой вернулся!.. Других-то вон в цинковых гробах домой привезли…
Иногда, даже чаще, чем хотелось, Ромка думал, что лучше бы ему тоже вернуться в цинковом… Лучше для него. И для семьи, хотя родные ни за что не признаются в этом. Мать поплакала бы и успокоилась в конце концов. Все погрустили бы, пострадали и продолжили жить. А сейчас им не успокоиться. Безногий Ромка постоянно маячит перед глазами… Каждый день…
Особенно тосковал младший брат, Роальд, по-домашнему Алик. Хотя ни словом, ни жестом, ни взглядом ни разу себя не выдал. Все трое детей в семье Суровцевых были дружны с самого детства. Роман — старший — всегда охранял малышей, особенно Алика, который быстро избаловался среди четверых взрослых. Его пестовали, учили, за ним следили… Его обожали. Но испортить его дружными усилиями и стараниями Суровцевым не удалось. Как-то не получилось… Да и Роман рано приохотил Алика к спорту, приучил к жесткому режиму и определенному порядку, несмотря на любовь и баловство. Все сочеталось в разумных пределах. И Роальд безумно и тайно обожал старшего брата, скрывая свое восхищение и привязанность. Наверное, у него выходило плохо. Все обо всем догадывались, но виду не подавали. А потом началась война…