Анатомия скандала

Sarah Vaughan

ANATOMY OF А SCANDAL

Кейт

2 декабря 2016 года

Парик на

письменном столе, куда я его швырнула, напоминает выброшенную на берег медузу. Вне зала суда я небрежно обращаюсь с этой важнейшей частью своего гардероба, выказывая парику обратное тому, что ему полагается внушать, – уважение. Ручной работы, из конского волоса, стоит почти шестьсот фунтов. Мне хочется, чтобы он состарился и добрал солидности, которой мне не хватает. Чтобы пожелтел у кромки от многолетнего воздействия пота, а тугие кремовые букли обвисли бы или стали серыми от пыли. Через девятнадцать лет после того, как меня приняли в коллегию адвокатов, парик у меня по-прежнему как у старательного новичка, а не как у адвоката, унаследовавшего его от отца. А я мечтаю как раз о парике, потускневшем от почтенного возраста, статуса и преемственности.

Я сбросила туфли – черные лаковые лодочки с золотой косичкой спереди. Такие носили щеголи эпохи Регентства, герольдмейстеры палаты лордов – и адвокатессы, обожающие историю, формалистику и нелепость всего этого. Дорогая обувь очень важна. При разговоре с другими адвокатами или клиентами, с судебными приставами и полицейскими все мы время от времени опускаем взгляд, чтобы не показаться агрессивными. Так вот, любой, кто взглянет на мои туфли, увидит ту, кто разбирается в нюансах психологии и принимает себя всерьез. Они увидят женщину, одевающуюся так, будто она верит в свою победу.

Я, видите ли, люблю выглядеть соответственно положению. Люблю все делать правильно. Женщины-адвокаты могут носить воротничок – лоскут хлопка с кружевом, похожий на детский нагрудник и стоящий целых тридцать фунтов. Или могут одеваться, как я: белая туника под горло, а воротник крепится на кнопках спереди и сзади. Манжеты с запонками. Черный шерстяной жакет с юбкой или брюками и, смотря по профессиональным успехам и возрасту, черная мантия тонкой шерсти или шерсти с шелком.

Сейчас я не в мантии. Переодевание происходит в Олд-Бейли, в специальной комнате. Мантию долой. Отстегнуть воротник и манжеты. Недлинные светлые волосы, собранные в суде в конский хвост, распущены и немного взбиты.

Без мантии я женственнее. В парике и очках в тяжелой оправе я выгляжу асексуально – и, безусловно, непривлекательно, хотя у меня высокие скулы. Два острых выступа, обозначившиеся к двадцати пяти годам, стали резче и тверже, как и я с годами стала резче и тверже сама.

Без парика я больше похожу на себя. На себя настоящую, а не ту, которой я бываю в суде, или на мои ранние инкарнации. Это я, Кейт Вудкрофт, королевский адвокат, специализация – уголовное право, член Внутреннего темпла [1] , эксперт по преступлениям на сексуальной почве. Сорок два года, разведенная, одинокая и бездетная. Я опустила голову на руки и длинно выдохнула, заставляя себя смириться. Нехорошо. Не могу расслабиться. У меня на запястье пятнышко экземы, и я втираю крем «Е 45», борясь с желанием расчесать его, ногтями содрать свою неудовлетворенность жизнью.

Вместо этого я поднимаю взгляд к высокому потолку моего кабинета. Настоящий оазис спокойствия в самом центре Лондона – восемнадцатый век, лепные украшения,

золотые листья вокруг потолочной розетки, а сквозь высокие створчатые окна видны двор Внутреннего темпла и круглая церковь двенадцатого века.

Это мой мир – архаичный, анахроничный, привилегированный, эксклюзивный. Все, к чему я должна бы – и в нормальной ситуации стала бы – испытывать нескрываемую неприязнь. И, однако, я люблю его. Люблю, потому что все это – россыпь зданий на границе Сити, возле Стрэнда, сбегающих к реке; помпезность и иерархия; статус, история и традиции – то, о чьем существовании я раньше не подозревала и даже думать не могла, что буду здесь работать. Это показывает, насколько высоко я поднялась.

Вот почему, если я иду одна, а не с коллегами, и покупаю себе капучино, то горячий шоколад с лишним пакетиком сахара протягиваю девчонке, скорчившейся в спальном мешке на Стрэнде. Большинство людей не хотят ее замечать. Бездомные хорошо умеют становиться невидимыми – или мы хорошо умеем превращать их в невидимых, отводя взгляд от спальных мешков защитного цвета и от самих людей с серыми лицами и свалявшимися волосами, закутанных в слишком большие свитера, и от их тощих собак, когда спешим к манящему блеску Ковент-Гардена или к культурным сенсациям Саут-Бэнка.

Но походите вокруг любого здания суда, и вы увидите, как зыбко бывает благосостояние, как ваш мир может рухнуть в одну минуту, если вы замахнетесь на что-то, что вам не по плечу, или хоть на одну злосчастную долю секунды преступите закон. Особенно если вы бедны. Ибо суды, как и больницы, магнитами притягивают тех, кому судьба всегда была мачехой, кто выбирал не тех мужчин или ложных друзей и так погряз в неудачах, что позабыл о моральных устоях. Богатым и здесь легче: вспомнить хоть уклонение от налогов, оно же мошенничество – так его можно трактовать для человека, у которого нет ловкого бухгалтера. Невезучесть – или отсутствие чутья – не преследует богатых так же неуклюже, как людей без средств.

Так, я в плохом настроении. Сразу можно определить, когда у меня плохое настроение: я начинаю думать, как неопытный политик. Как правило, я держу свои мысли в духе «Гардиан» при себе, чтобы не слишком выделяться среди более консервативных членов нашей палаты и не провоцировать ожесточенные дискуссии на официальных обедах, где подают еду, какая обычно бывает на свадьбах, – курицу или запеченного лосося, – и такое же неважное вино. Куда дипломатичнее ограничиться юридическими сплетнями: кто из адвокатов, устав от отсутствия заказов, подал заявку на место судьи в уголовном суде, кто скоро получит адвокатскую мантию, кто, не сдержавшись, нагрубил приставу в зале суда. На эти темы я могу болтать, одновременно обдумывая текущие дела по работе, сокрушаясь по поводу своей незадавшейся личной жизни и даже соображая, что купить назавтра на обед. Спустя девятнадцать лет я овладела искусством быть как все. Я в этом настоящий эксперт.

Но за неприступными стенами моего кабинета, куда могут попасть лишь избранные, я на минуту отпускаю себя – сидя за солидным двухтумбовым столом красного дерева, утыкаюсь головой в стиснутые кулаки, зажмуриваюсь и с силой вдавливаю в глаза костяшки пальцев. Я вижу звезды и белые черточки, разрывающие тьму и сияющие ярче бриллиантов в кольце, которое я себе купила, потому что больше никто мне кольца не купит. Лучше видеть белые взрывы, чем дать волю слезам.

Я только что проиграла дело. И хотя я знаю, что к понедельнику горечь поражения ослабнет и надо будет заниматься другими делами, которые я веду, и другими клиентами, которых я представляю, – все равно это мучительно. Такое со мной бывает нечасто. Я не люблю поражений, поэтому предпочитаю побеждать. Как и любой адвокат. Это естественно – нам необходимо доказательство, что карьера по-прежнему идет вверх. Так устроена состязательная система правосудия.