Андреевский кавалер
Шрифт:
– Я, пожалуй, на какое-то время останусь здесь, – сказал Ростислав Евгеньевич и в ответ на удивленный взгляд собеседника улыбнулся: – Не у тебя… – Он обвел комнату глазами. – В этой тихой местности. И ты помоги мне зацепиться… Ну, работу подыщи, что ли, какую.
– Это можно. – У Супроновича отлегло от сердца: с деньгами ему становилось все труднее расставаться.
– Обо всем мы подробно завтра потолкуем, – улыбнулся Ростислав Евгеньевич, – я чертовски устал. Собачий холод, вагон скрипит, воняет карболкой!
Он налил еще коньяку, не чокаясь залпом выпил. Повертел рюмку в пальцах, осторожно
– Ростислав Евгеньевич… – начал было Супронович, но гость в упор посмотрел на него холодными светлыми глазами и отчетливо проговорил:
– Карнакова нет, он бежал за границу с армией генерала Кутепова. Навсегда забудь, что меня так звали. Я – Шмелев Григорий Борисович. Запомнил?
– Что с Дашенькой… с Дарьей Анисимовной? – проглотив ком в горле, спросил Яков Ильич.
– Ее убили в девятнадцатом.
– Царствие небесное рабе божьей Дарье… – перекрестился на угол Яков Ильич. – Большевики?
– Да нет, свои, – усмехнулся Шмелев.
– Господи, да как же это?!
– Хочешь подробности? – холодно усмехнулся гость. – Торговала собой, пила… Убили на пустыре. И смерть ее была ужасной… Дальше рассказывать?
– Не надо, – понурил голову Яков Ильич. Он вспомнил, как она расписывала ему прелести заграничной жизни: музеи, театры, курорты… Вот тебе и любовь до гроба, как жаркими ночами в летнем домике говорила Дашенька.
– Много она вам… заплатила? – чувствуя внутри полную опустошенность, вяло спросил он.
Гость пристально посмотрел ему в глаза, и хозяин невольно опустил голову. Глаза Шмелева могли почти мгновенно из мягких, добродушных превратиться в жесткие, пронзительные.
– Я ничего не слышал, а ты ничего не говорил, – холодно произнес он. – За такие вещи бьют по морде!
– Вы же дворянин… А я что? Деревенский мужик…
– Не так ты прост, Яков Лукич, как хочешь казаться.
– Не за так же вы меня турнули из Твери?
– Хватит об этом, – резко сказал Карнаков.
– Такая была женщина… – после гирей повисшей паузы проговорил Яков Ильич.
– Да ты романтик! – с любопытством посмотрел на него Шмелев. – Этакий Байрон: «Раны от любви если не всегда убивают, то никогда не заживают».
– Я скажу, чтобы вам постелили в этой комнате, – поднялся со стула Супронович.
– И скажи, чтобы не убирали этот замечательный коньяк, – попросил гость. – И еще одно: называй меня на «ты», – пожалуй, так будет естественнее.
Яков Ильич вышел из комнаты. Ручаться он не стал бы, но ему послышалось, будто Ростислав Евгеньевич негромко рассмеялся вслед.
Глава четвертая
1
К 1925 году в Андреевке насчитывалось около ста дворов. В трех верстах, в Кленове, еще при царе была построена артиллерийская база. Строительство начали почти одновременно с железной дорогой. Для солдат и офицеров из красного кирпича возвели добротные двухэтажные казармы, заложили несколько каменных приземистых зданий для складов. Укрепившись, новая власть довела строительство базы до конца, – понятно, потребовались рабочие. В Андреевку потянулись приезжие, поселок стал разрастаться.
Людям требовался лес для строительства,
Если глянуть окрест с башни, то увидишь, как вокруг поселка простираются сосновые леса, лишь вдоль речки белеют разреженные вековыми елями березовые рощи. Через Лысуху перекинулся громоздкий бурый железнодорожный мост, чуть в стороне внизу – второй, вечно расшатанный, деревянный, по которому ездили на подводах и двуколках. Машины тогда были большой редкостью, и ребятишки всякий раз с улюлюканьем бежали за кряхтевшим на колдобинах автомобилем до самой станции.
Население поселка делилось в основном на путейцев, обслуживающих станцию, и вольнонаемных, работающих на военной базе. И те и другие, осев здесь, обзаводились коровами, боровами, мелкой живностью. Вольнонаемных было больше. Человек тридцать работали на лесопильном заводишке, столько же числилось за леспромхозом. Был свой сапожник, шорник, парикмахер. На воинской базе были и военнослужащие.
Огороженная колючей проволокой база укрылась в бору. К ней от станции вела вымощенная булыжником дорога, она упиралась в белую проходную с железными воротами, на которых алели звезды из жести. При базе находились также сотрудник ГПУ и проводники со служебными собаками. Когда на станцию прибывал воинский эшелон, его встречали Прокофьев и молоденький сотрудник ГПУ Иван Васильевич Кузнецов. Он приехал сюда совсем недавно. Иногда его видели с огромной черной овчаркой по кличке Юсуп. Отлично выдрессированная собака по его команде молнией бросалась на любого, умела ползать по-пластунски, вести по следу, однако на людях Ваня редко демонстрировал таланты Юсупа.
В этот поздний час, когда в клубе кончились танцы и молодежь разошлась, Иван Кузнецов стоял у поселкового Совета и смотрел на дом Абросимовых. Он был в теплом полушубке и хромовых, с блеском сапогах. Немного вьюжило, по дороге змеилась поземка, с сосен, что росли на лужайке перед окнами абросимовского дома, с тихим шуршанием сыпалась снежная крупа.
Иван курил и не отводил взгляда от единственного освещенного окна. Стекло разукрасил мороз, лишь у самой форточки оттаяло. И в этом овальном пятне нет-нет и мелькало девичье лицо.
Холод начинал пощипывать кончик большого пальца в сапоге, но Кузнецов дал себе слово, что уйдет в Кленово, где в командирском доме была его комната, после того, как погаснет в окне свет. Он понимал, что это мальчишество, но такой уж у него был характер: приказал себе стоять – значит, будет стоять хоть до утра… Дело в том, что Ивану нравилась Варя Абросимова. Он приказал себе станцевать с ней – и станцевал, а вот проводил ее домой – тут и ходьбы-то пять минут! – Семен Супронович. Иван злился на себя: почему сам не вызвался в провожатые?.. Злился он на себя еще и потому, что робел перед девушкой, а это чувство вообще-то было ему несвойственно. В свои двадцать лет Ивану казалось, что он ничего и никого не боится. Этому его в школе учили, это он и сам воспитывал в себе.