Андреевский кавалер
Шрифт:
– Я же вас просил… – чуть не плача, проговорил он сквозь стиснутые зубы.
– Не обучался я этому делу, – сказал Дерюгин. – Могу только наголо.
Тишину нарушил негромкий мурлыкающий звук. Вадим, напряженно хмуря лоб, прислушивался. Когда захлопали зенитки, он соскользнул с табуретки и, наступая на разбросанные по полу черные пряди, пошел к двери.
– Я же тебя не достриг, дружочек, – сказал вдогонку Дерюгин. Он стоял с машинкой в руке и недоуменно смотрел на мальчишку.
– Стригите своих зенитчиков-мазил, – обернулся с порога Вадим.
Андрей Иванович, глянув на него, хмыкнул, а
– Куда ты, Вадик? – сказала она. – Срам на люди-то такому показываться!
– Не надо мне вашей тушенки! – сказал Вадим и с силой захлопнул дверь.
– Всегда так, – вздохнула Ефимья Андреевна. – Услышит самолет – и в лес!
– Зря ты его наголо, – сказал Андрей Иванович. – Обиделся.
– До зимы отрастут, – ответил Григорий Елисеевич и отряхнул с гимнастерки и брюк волосы. – Придет, вы его достригите. – Он пощелкал машинкой. – Хорошо стрижет!
– Ни от Тони, ни от Федора ничего не слыхать, – пригорюнилась Ефимья Андреевна. – Живы ли, родимые?
– Не каркай, мать, – сурово оборвал Андрей Иванович. – Федор двужильный, его не сломаешь. И о женке с детьми позаботится.
– Господи, спаси и помилуй, – повернувшись к иконам, перекрестилась Ефимья Андреевна.
5
Через Андреевку отходили побывавшие в боях воинские части Красной Армии. Первыми пропылили санитарные обозы; держась за телеги с лежачими, шагали забинтованные бойцы; на автомобильной и лошадиной тяге прогрохотала артиллерия. Красноармейцы с винтовками и карабинами растянулись на всю улицу. Колонну обгоняли черные «эмки», крытые зеленые грузовики. Одиночные «юнкерсы» пикировали на отступавших, тогда колонна распадалась – бойцы укрывались в огородах, под защитой домов, стоя и с колена палили из винтовок по самолету. Командиры протяжными криками «Рота-а, становись!» снова собирали людей в походную колонну. Хмурые лица, расстегнутые воротники гимнастерок, некоторые шли босиком, сапоги болтались на плече или были привязаны к вещмешку.
Подкреплялись прямо на ходу: восседавший на облучке походной кухни белобрысый старшина доставал из большого деревянного ящика банки с консервами и раздавал бойцам. Когда ящик опоражнивался, он швырял его на обочину и огромным кухонным ножом вскрывал другой. Обгонявшая колонну черная «эмка» притормозила возле кухни, из приоткрытой дверцы высунулась голова в фуражке. Старшина выслушал командира, отдал честь, а когда «эмка» укатила, снова стал раздавать белые жестяные банки бойцам.
– Была стрелковая рота – и нету стрелковой роты, – с горечью говорил он. – А покойникам консервы ни к чему.
– Хлебца бы, – попросил кто-то.
– Была рота… – бормотал старшина.
Оставшийся за председателя поселкового Совета бухгалтер Иван Иванович Добрынин собрал мужчин. Заседали прямо на крыльце, мимо тянулся обоз с ранеными, ощутимо пахло йодом и лекарствами. Серое небо притихло, как перед грозой.
– Дело такое, дорогие товарищи, – говорил Иван Иванович, дымя самокруткой. – Уходят наши…
– Бегуть, – ввернул Тимаш. – Драпают, только пятки сверкают! То ли дело мы в германскую кампанию…
– Помолчи,
– У меня медаль получена! – заерепенился Тимаш. – Самолично главнокомандующий прицепил к груди.
– Где же медаль-то? – поинтересовался Блинов, – Пропил небось?
– Награды я не пропиваю, – с достоинством ответил Тимаш. – Медальку мою в шестнадцатом разбойнички уволокли.
– Дело такое, односельчане, – продолжал Добрынин, – уходить и нам отсюдова или оставаться? Я толковал давеча с полковником, так он сказал, что Андреевку сдадут без боя, а вот в Климове будет сражение. Туда все части и подтягиваются. Электростанцию будем сами взрывать, чтобы, значит, немцам не досталась.. Саперы заминируют, когда уйдет последний эшелон.
– А еще что говорил полковник? – спросил Григорий Борисович.
– Велел уходить в тыл или подаваться в лес, – неторопливо говорил Иван Иванович. – Леса у нас, сами знаете, богатые, там враг не сыщет. Ну и партизанский отряд нужно будет организовать, коли людей подходяще наберется.
– Это чего же? – влез Тимаш. – Будем в лесу, как серые волки, выть на луну?
– С немцами воевать, дед, – сказал Добрынин. – Такая вот штука!
– Я тут первый дом срубил, тут меня и похоронят, грёб твою шлёп! – сказал Андрей Иванович. – И бабка моя никуда ехать не желает.
– Когда должны электростанцию взорвать? – поинтересовался Шмелев.
– Полковник толковал, как немец подойдет к Кленову, тогда и взрывать надо, – сказал Добрынин. – Саперы взрывчатку заложат, а потом дело нехитрое: вертануть ручку машинки – и взлетит на воздух наша электростанция.
– Кто же «вертанет»?
– Семен, может, ты? – посмотрел Иван Иванович на осунувшегося кудрявого Семена, который утром приехал с товарняком из климовской больницы.
– Взрывать я, Иван Иванович, непривычен, – хмуро заметил тот. – Мое дело – строить.
– Что велят, то и надо делать, – сказал Добрынин.
– Не застрять бы мне здесь, – обеспокоенно взглянул в сторону вокзала Блинов. Он до последнего дожидался в Андреевке сестру, которая написала, что выезжает к нему.
Шмелев внимательно посмотрел на заведующего клубом: под пятьдесят мужику, в партию так и не вступил, и не скажешь, что всего себя отдает клубному делу. Говорили, что Блинов увлекается марками, переписывается с другими филателистами, якобы собрал ценную коллекцию. Была мысль у Григория Борисовича как следует прощупать этого нелюдимого человека, но особой пользы от него вряд ли можно было ожидать. Неужели любовь к сестре держит его здесь? А может, хочет немцев дождаться?..
– Я побегу за своими на хутор. – Охнув, Семен поднялся со ступенек. У него только что швы сняли после операции. – Может, еще воткнемся в эшелон? – Он кивнул всем и пошел прочь. Лицо его пожелтело; оттого что сутулился, он казался даже ростом меньше.
– Говорят, наш Семен чуть от брюха не помер, – покачал головой Тимаш. – Пустяк, говорят, операция, а человека вон как скрутило, едрена вошь!
– У меня же три полных бака молока! – вспомнил Шмелев. – Надо отдать красноармейцам!
– Чего же ты не уехал? – спросил его Андрей Иванович. – С немцами шутки плохи!